Литературная Газета 6346 (№ 45 2011)

Литературная Газета Литературка Газета

Фронтир XIX века

Фронтир XIX века

КНИЖНЫЙ

РЯД

Тютчев Фёдор Фёдорович. Пограничник Российской империи : Романы, повести.
– М.:

Граница, 2011.
– 552с.: ил.; 4 л. фото.
– 1000экз.

Когда Фёдор Тютчев писал романы и повести о пограничной жизни, толерантность ещё не придумали, однако наше общество уже раскололось на два лагеря - славянофилов и западников. Неизвестно, причислял ли себя сын русского поэта Тютчева к славянофилам - с книгами и биографией Фёдора Фёдоровича мы пока знакомы поверхностно, - но вот западником он определённо не был. По своему образу жизни он вернее всего может быть отнесён к практикующим славянофилам: имевший серьёзные литературные задатки, Фёдор Фёдорович больше 35лет отдал военной службе и много времени провёл на границе, где жизнь была опасной, стычки - нешуточными, а ощущение, что за спиной - Родина, которую охраняешь, - интенсивным. Офицер был награждён Георгиевским оружием и орденами Св. Станислава, Св. Владимира и Св. Анны, добровольно шёл сражаться как в Русско-японскую, так и в Первую мировую войну - и умер от старых ранений по дороге на фронт в 1916году. Однако, несмотря на сделанный ещё в молодости выбор в сторону военной службы, сын Тютчева никогда не оставлял мыслей о литературной карьере и пытался создать себе имя, печатаясь и как беллетрист, и как газетный военный хроникёр.

Собранные в данной книге произведения отражают эти две стороны жизни Фёдора Фёдоровича: с одной, его проза - авантюрные истории, построенные на любовной интриге и приправленные приграничным и инокультурным колоритом. С другой - это поэтичный и справедливый рассказ о храбрости и мужестве русского солдата, не боящегося в одиночку идти в атаку в тех ситуациях, когда десятки персов или курдов бросаются наутёк, опровергая миф о бесстрашии и смелости своих полевых командиров. Сравнивая русских бойцов с воинским сословием, то есть лучшими представителями других народов, Тютчев-младший однозначно выносит вердикт в нашу пользу. Он подмечает, что, оказавшись рядом с чужими территориями, мы ведём себя приветливо и дружелюбно - не выжигая вокруг всё непонятное и непривычное и не уничтожая чужой уклад - и даже проникаемся интересом к иной жизни, стараясь считаться с её представителями, чтобы ненароком не обидеть. Однако крайность такого "интереса" - неофитское желание восхвалять чужое и ругать всё родное - высмеивается писателем безжалостно.

Приязнь к своему народу, тёплый отзыв о честном и бесхитростном характере русских людей, патриотический тон - в этом Фёдор Фёдорович был, пожалуй, не уникален, поскольку подобные настроения являлись общим местом для писателей тех лет, ещё не мысливших себя в отрыве от нации. "Западники", конечно, представляли собой отдельный случай. Однако, как проницательно отметил В.В. Розанов, именно осмеянные Фонвизиным "недоросли" из глубокой провинциальной России "несли ранец в итальянском походе Суворова" и помогали усмирять Польшу. А окажись рядом с Грибоедовым в нужный момент десяток "скалозубов", глядишь, не пришлось бы Тынянову писать "Смерть Вазир-Мухтара". Увы, но приходится признать, что русская жизнь была куда лучше, чем её изображала даже самая талантливая отечественная сатира.

Для рано осиротевшего Фёдора Фёдоровича Тютчева война, как и писательство, стала семейным делом, поскольку дипломатия, к которой имел

отношение Тютчев-старший, является лишь продолжением боёв другими способами. Можно утверждать, что Фёдор Тютчев вырос достойным человеком - носителем мужского мировоззрения и соотнесённых с ним христианских принципов. Но, что окажется не менее очевидным для любого, кто откроет данную книгу, он был и хорошим прозаиком, который наверняка и сейчас бы нашёл точные и ободряющие слова о русском народе, повинуясь не переменчивой моде, а лишь знанию людей и своим искренним убеждениям.

Лика РОПШИНА

Поздняя слава

Поздняя слава

ДРАМЫ "КЛУБА ДС"

Да! Слава настигла меня вовремя. То есть поздно[?]

Позвонил Михрюткин:

– Вот - сидим отмечаем.

– Что отмечаете-то?
– спрашиваю.

– Как что? Да твою публикацию в "Перламутровой газете". Рассказец твой. Под малосольные огурчики очень даже того[?] Приезжай, угостим.

– Спасибо, конечно, за огурчики, - говорю.
– Рассказец-то вам как - понравился?

– А мы его ещё пока не читали, - хрустнул-хрюкнул Михрюткин.
– Это дяде Васе свояк позвонил, обрадовал[?]

Вышел прогуляться. Навстречу Хоботов с горячими объятиями.

– Как же, как же - наслышаны. Поздравляю! Какой успех!

– Что за успех?
– на всякий случай подозрительно спрашиваю.

– Ну как же - весь город гудит. Уже два раза по местным новостям ваш портрет показывали[?]

– Так, - мрачно изрёк я.
– А сами-то вы[?] рассказик читали?

– Помилуйте, я уже пятый год, как вообще ничего не читаю. Компьютерозависимый я. Только видео. С большой буквы.

Про букву я уже уточнять не стал, а зашёл с горя в баню. Думаю, хоть тут от поздней славы увернуться, в себя прийти. Смотрю - банщик свою клешню тянет. И улыбается беззубым ртом:

– Может, автограф поставите?

– О!
– оживился я.

Единственное место, где меня прочитали, - в бане. Хорошенькие времена! Ну ладно[?]

– И как вам?

– Очень свежо, - ещё ярче озарился работник помывочного цеха, - душевно. Словно "Жигулёвского" с воблой хватанул. Как сказано-то - слава! Но[?] поздняя.

И протягивает мне банщик для автографа клочок газеты, на котором остались только моя фамилия да название - "Поздняя слава".

– Сам-то рассказец где?
– недоумеваю, а к сердцу холодок уже так и подступает.

– Я без понятия, - отвечает.
– Это Гриня с дружками на газете воблу чистили. Насилу у них твою "Позднюю славу" оторвал. Поставь автограф-то. Не зазнавайся.

Николай ЯКИМЧУК, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

В тисках отчаяния

В тисках отчаяния