Литературная Газета 6521 (№ 33 2015)
Шрифт:
Само собой, поскольку литература, особенно современная, очень многогранна и многопланова, некая свобода выбора должна быть. Свобода, а не вседозволенность.
Я, например, изучал и классическую, и зарубежную литературу, но всегда был какой-то тормоз, какое-то понимание, что не всё, что предлагается, достойно внимания. То есть сформулировать можно так: свобода, но в определённых рамках.
Сергей ШАРГУНОВ:
– Влияние на учёбу современной и классической русской литературы должно быть, само собой, определяющим.
Должен быть прозрачным сам список литературы, рекомендованной для прочтения. Потому что каждый раз возникают дискуссии и по-прежнему неясно,
Что-то вытеснено в зону факультатива, что-то оказалось обязательным, и отсюда, повторяю, идут бесконечные дискуссии по поводу непрозрачного списка изучаемой литературы.
Ну и ещё, конечно, очень важно – и это зависит от самих учителей – заинтересовать детей, развить вкус к чтению. Поэтому, когда ко мне обращаются из Челябинска, Новосибирска, Москвы и приглашают в школу провести урок литературы, я стараюсь отложить другие дела, приезжаю и рассказываю. Вот недавно меня приглашал челябинской лицей № 31, он физико-математический, но благодаря таланту учителей там учатся совершенно потрясающие школьники, которые живо, ярко, заинтересованно судят о произведениях, и для меня проводить урок в этом лицее было бесконечным удовольствием. Но, конечно, это подвиг учителей, поскольку государство оказывается где-то в сторонке.
Вообще нужна серьёзная система образования, нужно понять, что такие предметы, как история, литература, русский язык – это не просто какие-то гуманитарные и отвлечённые предметы, а то, что формирует личность, и в этом смысле прежде всего хотелось бы добиться внятности, определённости от государства.
Все должны видеть и знать, какие произведения входят в общеобразовательный минимум, а какие нет, иначе будет бесконечная дискуссия и волюнтаризм в каждом отдельном учебном заведении.
И, конечно, вечная и важнейшая тема – это бедность учителей. Престиж работы учителя резко упал в эти годы. Когда я пошёл в школу, к учителю относились почтительно, сейчас же всё не так. Да и деньги совсем небольшие, особенно в провинции. В Москве легче – здесь всяческие надбавки и прочее.
Главное же – психологическое ощущение, потому что люди, которые идут на эту работу и выбирают эту профессию, не должны чувствовать себя в загоне, наоборот, профессия учителя должна быть уважаемой в обществе.
Затраты на реализацию проекта «Русский глагол» частично покрыты за счёт гранта, предоставленного фондом «Русский мир»
Теги: филология , общество , образование
Дистиллированная проза
Вадим Левенталь. Комната страха. – М.: АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2015. – 362 [6] с. – 2000 экз.
В среде стихотворцев есть такое специфическое выражение: поэт-миллиметровщик. Это определение, с одной стороны, уничижительное, а с другой – отчасти и уважительное. Означает оно автора, который сочиняет стихи, в которых всё продумано, точно рассчитано и свинчено; размер, образы, язык – всё на своём месте. Произведение выглядит как будто расчерченным на миллиметровой
Такие соображения приходят в голову при знакомстве со сборником рассказов Вадима Левенталя. Конечно, проза обладает иной природой, нежели стихи: у неё свои законы, свои особенности, и термин «миллиметровка» здесь не очень подходит, поэтому воспользуемся определением «дистиллированная проза». С одной стороны, автору трудно отказать в определённом профессионализме: он умеет выстроить сюжет, грамотно обращается с языком, умело передаёт психологию персонажей. Но с другой – он так осторожно пользуется своими средствами выразительности, будто в каждой строке боится сказать что-нибудь не так. Это опасение невольно передаётся читателю, который чувствует себя в жёстких рамках, словно ему предлагают ходить по одной половице. Писатель знает, как не нужно писать, но слабо догадывается о том, как можно. Его стилю не хватает реальной жизни, размашистости, вольной воли. Все пуговицы застёгнуты, шнурки завязаны, корсет затянут так, что трудно дышать.
Конечно, в истории нашей литературной классики было немало мастеров строгого стиля: Тургенев, Бунин, Юрий Казаков, но и они постоянно позволяли себе такие широкие жесты и художественные поступки, которые, собственно, и составляют существо настоящего искусства слова. Вот этого важнейшего начала не хватает прозе Левенталя. Она слишком правильная, лишённая индивидуальности, филологическая, а это препятствует искреннему читательскому восприятию.
В знаменитой книге «Гениальность и помешательство» Чезаре Ломброзо заметил, что «у подобных субъектов бывает сходный почерк, все они пишут сильно удлинёнными буквами и, подобно графоманам, злоупотребляют грамотностью…» Нечто подобное приходит на ум при чтении этого сборника.
Истории, рассказанные автором, довольно разнообразны по тематике и привлечённому материалу, но несколько смущают определённой конъюнктурностью подхода: тут и история, и фантастика, и готика, и блокадный быт – как говорится, чего изволите. Но обращение к выигрышным сюжетам тут тоже чисто внешнее, не прочувствованное.
«Ему нужно было заново учиться говорить, дотягиваясь обрезанным языком до дёсен, и заново учиться смотреть на людей, пока они разглядывают обрубок носа и делают вид, будто не делают этого. Он пил, ел, ходил из одной комнаты в другую, читал, справлял нужду, вероятно, мастурбировал, плакал» («Император в изгнании»). Детали вроде бы выразительные, жёсткие, а интонация протокольная.
Прозаик, человек сравнительно молодой (р. 1981), уже проявил себя мастером самопиара. Он и издатель («Лимбус-пресс»), и финалист «Большой книги», а ныне и распределитель престижной премии («Национальный бестселлер»), и умелый промоутер (чего стоят только аннотации к его книгам и интернетные рекламные характеристики: «Мало написать «люблю», чтобы читатель понял – герой полюбил, и мало написать «ужас», чтобы у нас по спине рассыпались мурашки. Автор «Комнаты страха» умеет сделать так, чтобы его словам поверили. Сборник малой прозы Вадима Левенталя, блестяще дебютировавшего романом «Маша Регина», открывает новые грани его дарования – перед нами сочинитель таинственных историй, в которых миражи переплетаются с реальностью, а предметы обнажают скрытый в них огонь… Завершает книгу повесть «Доля ангелов» – скупо, с ледяным лаконизмом рассказывающая о страшных днях Ленинградской блокады».