Литературно-художественный альманах «Дружба», № 4
Шрифт:
Меня стало клонить ко сну. Я положил голову папе на колени, он прикрыл меня своим пиджаком, и я уснул.
Первое, что я увидел проснувшись, было восходящее солнце. Оно выползало из-за земли и вскоре, оторвавшись от нее, повисло в воздухе. Теплые лучи пригревали, и мне хотелось спать, спать…
— Ну, проснись же, сынок, — осторожно теребил папа, — уже приехали.
Я с трудом встал на ноги и спустился на землю.
— Не выспался? — спросил папа и, набросив мне на плечи свой пиджак,
— Да ну что вы! — запротестовала студентка. — Такое утро, а вы парня спать укладываете! Возьмите свой пиджак, — звонким голосом распорядилась она и сняла с меня папину одежду. — Сережа, за мной, догоняй!
Девушка побежала по притоптанному жнивью, я нехотя последовал за ней. Она то и дело, оглядываясь, поторапливала меня. Две длинные косы, которые лежали у нее вокруг головы, упали на спину. Иногда они подскакивали так высоко, что перекидывались через плечо на грудь. Девушка рукой отбрасывала их опять назад и кричала мне:
— Давай, Сережа, давай!
Возле бочки с водой она остановилась:
— На месте! Раз, два, три! Ре-же!
— Теперь умойся. Я открою бочку, а ты умывайся. Мы немножко: здесь вода на вес золота.
Когда мы вернулись к машине, я чувствовал себя совсем бодрым.
— Ну, как, проснулся? — встретил меня шофер. — Э, брат, Настя хоть кого разбудит, с нею не шути! — он повернулся к папе, пояснил: — Моя племянница!
— Вы на физкультурника учитесь? — поинтересовался папа.
— Нет, — засмеялась Настя и, ухватившись за борт, легко вскочила на колесо машины. Она взяла небольшой чемоданчик и, спрыгнув на землю, договорила: — На горного инженера. Ну, до свиданья! Спасибо, что довезли.
— Молотить приходите.
— Приду обязательно! — девушка помахала рукой и скрылась за скирдами.
На току было шумно. Молотилка стучала ситами, шуршала многочисленными ремнями, завывала от напряжения.
Самым интересным для меня была откатка соломы. Здесь, кстати, я нашел себе товарища — Ваню. Когда я увидел его впервые, меня поразил его нос: спекшаяся на солнце кожа кучерявилась и слезала с него, обнажая нежную красную кожицу.
— Больно? — спросил я у него.
— Чего больно? — не понял он.
— Нос обгорел, — больно?
Ваня посмотрел на меня и недоуменно хмыкнул. Мне стали неловко. Вообще он ко мне сначала отнесся как-то недружелюбно, посматривал с презрением. Но когда я ему объяснил, что я не просто какой-нибудь наблюдатель, а приехал молотить рожь с отцом и что тракторист — это и есть мой отец, Ваня сразу изменил свое отношение.
За Ваней была закреплена лошадь, с помощью которой он оттаскивал пустую волокушу со скирды к молотилке.
Сетка, как называл Ваня волокушу, была сделана из бревен и цепей. Когда на сетке вырастала целая гора обмолоченной соломы, к ней цепляли длинный трос и подавали команду погонщице волов:
— Давай!
Погонщица
Тут и начиналась Ванина работа. Скирдоправы освобождали один конец волокуши. Ваня подводил лошадь и за конец короткого троса стаскивал волокушу со скирды. Возле молотилки он освобождал лошадь, и она шла на свое место. В ожидании очередной волокуши Ласка от нечего делать хрустела овсом. А маленький ее жеребенок либо тоже кормился, либо, если было очень жарко, ложился в тень. Но чаще всего он бродил по току.
Это был очень любопытный жеребенок. Он подходил к работающим и смотрел, что они делают.
Шерсть на нем была серая и блестящая. На лбу — белая полоска, похожая на восклицательный знак. Ноги длинные, тонкие, упругие. Если кто приближался к нему, он подпрыгивал, словно мяч, и уносился к матери. Жеребенок был очень красивый, он-то и привел меня к Ване. Я хотел его приласкать, но он убежал. Я погнался за ним и наткнулся на Ваню.
— Какой красивый жеребенок, — сказал я, — лысенький! Лыско, Лыско… — стал я звать жеребенка.
— Какой тебе Лыско? Его зовут Скакун.
— Нехорошее имя, Лыско лучше.
— Ничего не лучше, — отмахнулся Ваня. — Думаешь, им дают имена, как вздумается? Как бы не так!
Как дают имена лошадям, я не знал, а спросить постеснялся. Но имя Скакун мне не нравилось.
Смягчившись, Ваня придержал жеребенка и позволил мне погладить его. Я обнял Лыско за бархатную шею и прикоснулся щекой к его мордочке. Он сначала не сопротивлялся, но затем вырвался и ускакал.
Ваня засмеялся.
— Вишь, какой скакун! А сахар любит — страсть!
— Сахар?
Я побежал под навес, достал папину сумку и взял несколько кусочков сахару.
— На ладонь положи и поднеси, — учил меня Ваня.
— Лыско, Лыско, — звал я жеребенка и подходил к нему с вытянутой рукой.
Жеребенок увидел сахар, подошел и стал мягкими губами брать его. Губы его щекотали ладонь, но я не отнимал руку, терпел.
С этих пор я перестал есть сахар и всё отдавал Лыску, который уже привык ко мне и разрешал гладить по спине. С Ваней мы стали совсем друзьями. Он даже примирился с тем, что я зову жеребенка Лыско, а не Скакун.
Иногда он поручал мне оттащить волокушу, и я был очень доволен этим. Так мы и жили с ним, пока на ток не пришла Настя. А как пришло, так в тот же день во время обеденного перерыва спросила у меня:
— Ну как, Сережа, нравится работа?
— Какая? — не понял я. — Мне работы никакой не дают.
— Как не дают? Ты что ж, так без дела и болтаешься? А я-то думала, что ты на соломе! Иван Петрович, — обратилась она к заведующему током. — Что же вы человеку дела не найдете?
Иван Петрович, низенький, добродушный старик, отмахнулся: