Литературно-художественный альманах «Дружба», № 4

Соловьева М. Г.

Грубо прогнать от себя Лыско я не хотел, но делать было нечего, — я замахнулся хворостиной. Жеребенок отскочил в сторону и посмотрел на меня грустными глазами, словно спрашивал, чем он провинился. Мне стало жалко его, я хотел приблизиться, приласкать, но Лыско больше не доверял. Он повернулся в сторону тока и побежал. И чем дальше он удалялся, тем легче становилось у меня на душе.

Взбежав на холм и увидев весь ток, Жеребенок жалобно заржал. В ответ откуда-то издалека донесся голос его матери — Ласки.

Когда я приблизился к току, я увидел над машиной пыль: молотилка работала! Молодец Лыско!

Только теперь я заметил, что от тока кто-то идет по полю мне навстречу. Это была Настя. Она взяла из моих рук повод и, нагнувшись, спросила:

— Что случилось? Да ты никак плакал?

— Нет, — сказал я.

Признаться во всем мне было стыдно, но она догадалась и сказала:

— Ничего, не горюй, еще каким кавалеристом будешь!

Я улыбнулся.

Ваня смотрел на меня с жалостью.

— Ты некогда раньше не ездил

верхом? — спросил он.

— Нет.

— А чего ж ты не сказал? Я б тебя научил. Я тоже, брат, первый раз так покатался, что неделю ходить не мог. — Он помолчал. — А ты здорово придумал с ремнем! Я б не додумался… Знаешь, сколько сеток соломы оттащил без тебя? Три.

— А кто волов погонял?

— Я сам. Сначала с волами сетку втащу, а потом прибегу, Ласку возьму и обратно ее к молотилке.

— Успевал?

— Успевал! — махнул он рукой. Потом, помолчав, он вдруг вскочил и сказал: — Знаешь что? Работай с Лаской, а я буду волов погонять.

Я кивнул головой и прошептал:

— Спасибо…

Молотьбу кончали при луне.

А утром, распрощавшись с Ваней, Настей, Иваном Петровичем, с Лыско, которому напоследок дал целую горсть сахару, я уехал домой.

По дороге стал накрапывать дождь. Но теперь он был не страшен, — хлеб убран. Пусть идет, это даже и хорошо: озимые уже были посеяны, им дождь нужен, чтобы успели к зиме хорошо прорасти и раскуститься.

Дождик усиливался.

К. Высоковский

Вдвоем

Бывают глаза какие-то незрячие, Тусклые, как оловянные блюдца. А у Вари глаза горячие-горячие: Радуются, смеются. Добрые, щедрые — два фонарика, Огоньков и днем не потушат… Ей не крикнете грубое: «Варька!», Шепнете: «Варюша!» Случается, трудно живется людям, Случается, люди в беду попадут — Глаза ее скажут: «Мы вместе будем…» И никуда в беде не уйдут. Друзья! Вы любите слово «папа»? Папа! Ладони мягкие, сильные. Обнимет Варюшу и скажет: «Лапа Ой-ой у тебя какая чернильная!» Ее только тронь, ей только скажи — Засветится вся, захлопочет, Готова чертить отцу чертежи, Штопать носки до ночи.

«Папа, у Кати по физике пять!.. Ой, как она отвечала чудно!.. Завтра придет заниматься опять, Мне же нисколько не трудно…» Отец бормочет что-то невнятно: «Так… Молодчина, детка…» И смотрит куда-то. Куда? Непонятно! Там же голая стенка! Смотрит и думает о своем, Не на нее он смотрит, а мимо… «Папа, давай тихонько споем Что-нибудь наше, любимое…» Любят они забавные песни Мурлыкать, плечо к плечу, Вдвоем, в потемках — так интересней! — Она погромче, а он — чуть-чуть, Уютным, теплым своим баском, Таким домашним и легким…

…О ком он думает?

ну, о ком?… Стал каким-то чужим, далеким, Молчит, потупясь, руки скрестив… Вдвоем, а наедине!.. «Варюша, ты уж меня прости, Нездоровится что-то мне…» Папироской пыхнул, шагнул к столу, Свет включил у стола, И тени, вспугнутые в углу, Шарахнулись из угла. А на столе — комком — чертежи, Калек мятая свалка… «Папа!.. Что-то случилось?… Скажи!.. Мне же… тебя жалко!..» Он сажает ее на колени, Гладит шершавую, в цыпках, руку… Кто сказал, что два поколенья Чужие друг другу! «Дочка, плохо мне… И едва ли Тут помогут врачи: Вчера мне забраковали Проект моей электропечи… Годы работы — и всё это мимо! Рухнуло, сорвалось!..» У Вари в горле першит от дыма, В глазах — пелена от слез. Их столько, что если бы зареветь, За год не наревешься досыта! «Нельзя!.. Отец ослабеет ведь! Дура!.. Считай до ста..» Считает, считает, и слез уже нет, Слезы высохли срочно. «Папа! Если ты бросишь проект, — Всё между нами кончено!..» Такие сейчас у нее глаза, Такие в них искры мечутся… Товарищи! Дружба творит чудеса: Дочь — за отца ответчица! А он такой: не бросит, добьется! «Ложись, Варюша: На зорьке — подъем. Работать будем.» Она смеется — Всё в порядке: опять — вдвоем!

Екатерина Андреева

Каменная ловушка

Исследователи расположились в узкой горной долине между сомкнутыми хребтами западного Памира. Зимой, когда сквозь снег просвечивали голые скалы, эта долина должна была казаться мрачной и неприветливой. Но теперь, среди лета, она была покрыта травой и цветами, на окружавших ее склонах цвели альпийские розы и зеленели мохнатые с красными молодыми шишечками, ели.

Две горные речки, пенистые и мутные, пересекали долину. Они вырывались из-под ледников и шумно бежали по грудам валунов, низвергаясь с покрытых льдом и снегом вершин.

У палаток вокруг костра сидели люди. Это были четыре сотрудника будущей гидрометеорологической станции. После трудного подъема они отдыхали у костра. Весь день моросил дождь, и им пришлось подниматься по скользким, еле заметным размытым тропам. Когда они вышли на эту равнину, проводник горец, который их вел, посоветовал остановиться именно здесь. Дальше вести он отказался, — путь с тяжелым багажом был очень труден. Место для организации гидрометеостанции казалось подходящим, и маленькая группа исследователей отпустила проводника.

Вечером к утомленным путникам «на огонек» подошел горный охотник. В каждом горном колхозе есть отважные и опытные охотники, которые уходят на несколько дней на высокогорные пастбища, выслеживают стада кииков — диких коз или архаров — круторогих горных баранов. Эти выносливые смелые люди не могут жить без охоты. Они часами крадутся между скал, обманывая чуткость вожаков стада, преследуя добычу, поднимаются на самые острые вершины, спускаются на дно пропастей.

— Шел сюда, думал, встречу архаров, а встретил людей! — говорил, блестя карими глазами, пожилой охотник.