Литературно-художественный альманах «Дружба», № 4

Соловьева М. Г.

Машина уже стояла во дворе, солдаты привезли ее рано утром. Через полчаса должен прибыть «вездеход» с врачом.

Обратный путь мало походил на ночную поездку. Буран стих, мела поземка. Ненадолго задержались и у памятного заноса в Косом Логе: снег прорыли еще на рассвете. Затем короткая остановка у поворота, дружная работа солдат, их веселые окрики. Вскоре показались строения колхоза.

Заслышав гудки, на крыльцо выскочила простоволосая, заплаканная Елена — мать Маруси.

— Приехали! Мне уже не верилось. Сюда, доктор, пожалуйте.

Автомобиль Григория поворачивал за угол, когда из

сеней выбежал Семенов.

— Подожди! Куда ж… Эх, уехал! — Он сокрушенно посмотрел вслед, медленно вернулся в избу.

Час спустя с крыльца сошли врач, Семенов и Елена с закутанным ребенком на руках.

Пока Елену усаживали и закрывали от ветра, Семенов говорил врачу:

— Спасибо вам, доктор, большое.

— Не за что! Поблагодарите Зенкова, — он спас ребенка. Завтра было бы поздно.

— А Маруся… Она поправится?

— Непременно! Больница у нас не хуже областной, — не без гордости ответил врач. — Едем, товарищи, нельзя терять времени.

* * *

Григорий шел по улице не торопясь. Он еще издали заметил Татьяну, но нарочно замедлил шаги.

Татьяна заспешила, почти побежала. В трех шагах от Григория она остановилась. Остановился и он.

— Гриша! Я как ругаю себя! Ведь сдуру только… Я проверить вздумала… ну как ты ко мне… серьезно ли? Когда ушел, за тобой побежала. Но ты… Не до меня было?

— Я догадался, — просто сказал Григорий. — Сгоряча-то не понял, а после дошло. Если бы мог, вернулся бы.

Татьяна мелкими шажками подвинулась к нему.

— Значит, мир, Гриша? Да?.. А страшно было ночью?

— Страшно… — честно признался он. — Да вот сама посуди…

Татьяна слушала, боясь проронить хоть одно слово.

— Скажи, — неожиданно прервала она. — Ты… не ради меня поехал?

Григорий смутился на секунду, поднял глаза и, смотря ей прямо в лицо, ответил не таясь:

— Нет, Таня. Сердись ты или не сердись… Поехал потому, что… ну, сам не знаю. Разве можно было не ехать?

Татьяна улыбнулась.

— Я так и поняла. Не ошиблась я в тебе.

Они замолчали, держась за руки, словно помирившиеся дети.

Темнело… Снег повалил гуще, ветер усилился, засвистел в ветвях деревьев.

— В клуб бы пойти, — нерешительно сказала Татьяна. — Да вот буран начинается.

— Буран? — презрительно повторил Григорий. — Вот вчера, Таня, был буран так буран. Идем в клуб.

В. Кузнецов

Буксир

Совсем невзрачный, крохотный на вид, он, словно жилы, напрягая тросы, по-над Невой усиленно дымит единственной трубой, как папиросой. И так всю жизнь свою — из года в год — буксир Неву старательно

утюжит. Глядишь, опять тихохонько плывет и, незаметный, ни о чем не тужит. Не тужит, что большие корабли и гордые красавцы-теплоходы, как будто сторонясь его, вдали широкой грудью рассекают воды. Доставя груз, винтов замедлит бег. Он встанет у причала в клубах дыма… Вот так, случается, и человек — и незаметный, и незаменимый.

Е. Веренская

Три портрета

Меня зовут Олег Яковенко. Я учусь в десятом классе. Мой любимый предмет — литература, и моя заветная мечта — стать писателем. Недавно наш руководитель литературного кружка посоветовал мне записать то событие, которое произошло со мной, когда я был в шестом классе. Я постарался припомнить всё как можно подробнее, и не без волнения сажусь писать.

Отец и мать мои погибли, защищая Ленинград от фашистских захватчиков. Теперь я живу с дедушкой — отцом папы — и старой, старой няней. Дедушке за шестьдесят лет, няне — много за семьдесят. Она вынянчила сначала дедушку, потом папу, потом меня. Она очень хорошая — моя няня, только немножко ворчунья.

Над письменным столом дедушки висит большой портрет пожилого человека в косоворотке и поддевке, какие когда-то носили купцы. У него густые черные брови и такие же ресницы, в иссиня-черных волосах сильная проседь, а глаза голубые, совсем светлые. Лицо суровое, строгое и решительное. Это мой прадед, отец деда.

В раннем детстве я страшно боялся этого портрета. Когда я капризничал, нянька всегда говорила:

— А погляди-ко, как старик смотрит на тебя! Он — ой-ой-ой какой, он тебе спуску не даст!

Я с опаской оглядывался на портрет и с ревом прятал лицо на груди у няни.

Помню — мне было лет семь, — я как-то уже лежа в кровати услышал, как няня говорила деду:

— И до чего же ваша яковенская порода живучая! Погляди-ко, Олежка-то весь в старика. Упрямый, настойчивый, — сладу нет. И лицом — патрет, и характером — патрет!

Дед ответил:

— Что же, это хорошо, если Олежка вырастет энергичным, в прадеда. Только, няня, время другое, — пусть Олежкииа энергия на хорошее направлена будет…

Помню, на следующий день я пробрался в комнату деда и остановился перед портретом. Строгие глаза прадеда так и впились в меня. Мне показалось, «старик» сейчас заговорит… Первым моим движением было бежать. Но я всё-таки заставил себя не двинуться с места и продолжал смотреть в страшные глаза. И тут я вдруг впервые заметил, что я действительно похож на прадеда! Такие же у меня черные волосы, брови и ресницы и такие же светлоголубые глаза. Помню, я оглянулся на зеркало и рассмеялся. С этого дня я перестал бояться «старика».