Литературные воспоминания
Шрифт:
распознать его психическую основу. Кажется, я тотчас же и передал это
замечание автору романа, но в общем известии о получении отзыва моего не
видно, чтобы он дал ему какую-либо цену. То же самое было почти и со всеми
другими отзывами: Тургенев был доволен романом и не принимал в соображение
замечаний, которые могли бы изменить физиономию лиц или расстроить план
романа. Между тем при отъезде из Москвы он оставил еще у Маслова, для
передачи мне, записочку, в которой поручает
скорее соглашусь,— говорил Тургенев,— чтобы он напечатал мою вещь в
нынешнем году, с обещанием выдать ее отдельной книжкой новым подписчикам.
Вообще поручаю себя и свое детище вам в совершенное распоряжение».
Необходимость личного объяснения с г. Катковым была очевидна. В одно
утро я собрался и явился у его дверей. М. Н. Катков принял меня очень
добродушно, но речь его была сдержанна. Он не восхищался романом, а
напротив, с первых же слов заметил: «Как не стыдно Тургеневу было спустить
флаг перед радикалом и отдать ему честь, как перед заслуженным воином».—
«Но, М. Н.,— возражал я,— этого не видно в романе, Базаров возбуждает там
ужас и отвращение».— «Это правда,— отвечал он,— но в ужас и отвращение
может рядиться и затаенное благоволение, а опытный глаз узнает птицу в этой
форме...»— «Неужели вы думаете, М. Н.,— воскликнул я,— что Тургенев
способен унизиться до апофеозы радикализму, до покровительства всякой
умственной и нравственной распущенности?..»—«Я этого не говорил,—отвечал г.
Катков горячо и, видимо, одушевляясь,— а выходит похоже на то. Подумайте
только, молодец этот, Базаров, господствует безусловно надо всеми и нигде не
встречает себе никакого дельного отпора. Даже и смерть его есть еще торжество, венец, коронующий эту достославную жизнь, и это, хотя и случайное, но все-таки
334
самопожертвование. Далее идти нельзя!»—«Но, М. Н.,—замечал я,—в
художественном отношении никогда не следует выставлять врагов своих в
неприглядном виде, а, напротив, рисовать их с лучших сторон».— «Прекрасно-с,
— полуиронически и полуубежденно возражал г. Катков,—но тут, кроме
искусства, припомните, существует еще и политический вопрос. Кто может знать, во что обратится этот тип? Ведь это только начало его. Возвеличивать спозаранку
и украшать его цветами творчества значит делать борьбу с ним вдвое труднее
впоследствии. Впрочем,— добавил г. Катков, подымаясь с дивана,— я напишу об
этом Тургеневу и подожду его ответа» [434].
Мы можем сослаться на самого почтенного издателя «Московских
ведомостей», что сущность нашего разговора о романе Тургенева была именно
такова, как здесь изложено. Из полемики, возгоревшейся
и детей», причем Тургенев дал и отрывок из письма к нему г. Каткова, видно, что
последний писал именно в том смысле, как говорил со мной. Множество
искушений должен был пережить Тургенев в Париже относительно лучшего, совершеннейшего своего произведения, начиная с совета предать его огню, данного семьей Тютчевых, которую он очень уважал, а особенно хозяйку его, весьма умную, развитую и свободную духом женщину Александру Петровну
Тютчеву. Восемь дней спустя после первого парижского, уже знакомого нам, письма я получил от него записочку такого содержания:
«Париж. 8 октября н. с. 1861.
Что же это вы, батюшка П. В., изволите хранить такое упорное умолчанье, когда вы знаете, что я во всякое время, и теперь в особенности, ожидаю ваших
писем. Предполагаю, что вы уже прибыли в Петербург, и пишу вам через
Тютчевых, которые (как они уже, вероятно, вам сообщили) осудили мою повесть
на сожжение или по крайней мере на отложение ее в дальний ящик [435]. Я
желаю выйти из неизвестности — и если ваше мнение и мнение других
московских друзей подтвердит мнение Тютчевых, то «Отцы и дети» отправятся
к... Пожалуйста, напишите мне, не мешкая. Адрес мой: Rue de Rivoli, 210.
Здесь я нашел все в порядке: погода стоит летняя, иначе нельзя ходить, как
в летних панталонах. Из русских почти никого нет, кроме В. П. Боткина, который, entre nous soit dit (между нами говоря (франц.), окончательно превратился в
безобразно эгоистического, цинического и грубого старика. Впрочем, вкус у него
все еще не выдохся — и так как он лично ко мне не благоволит, то его суждению
о моем детище можно будет поверить. Сегодня начинаю читать ему.
Сообщите мне ради бога, что у вас там делается. В самое время моего
отъезда стояла странная погода. Все ли здоровы?
Пришлите мне ваш адрес. Кланяюсь вашей жене, всей вашей родне и всем
знакомым. Ваш И. Т.».
* * *
335
Приговор Тютчевых вышел из начал, совершенно противуположных тем,
которые руководили мнением г. Каткова; они боялись за антилиберальный дух, который отделялся от Базарова, и отчасти предвидели неприятные последствия
для Тургенева из этого обстоятельства. Таким образом, накануне появления
«Отцов и детей» обозначились ясно два полюса, между которыми действительно
и вращалось долгое время суждение публики о романе. Одни осуждали автора за
идеализацию своего героя, другие упрекали его в том, что он олицетворил в нем