Литературные воспоминания

Анненков Павел Васильевич

не самые существенные черты современного настроения. Время обнаружило, что

обе точки зрения были одинаково несостоятельны, и поставило роман на его

настоящую почву, признав в нем художественное отражение целой эпохи, которое всегда вызывает подобные упреки и недоразумения. Кажется, и сам

Тургенев, встретив эти противуположные течения общественной мысли, был

сконфужен. Он хотел остановить печатание романа и переделать лицо Базарова с

начала до конца, как о том и писал даже к

г. Каткову [436]. К счастью, этого не

случилось: «Отцы и дети» явились в печати в том виде, как сошли с его пера

[437]. В записке встречаются загадочные фразы: «В самое время моего отъезда

стояла странная погода. Все ли вы здоровы?» Объясняются они как намек на

первую уличную манифестацию студентов в Петербурге, тогда же происшедшую

и тогда же подавленную. Печальная история эта чрезвычайно заинтересовала

заграничных корреспондентов наших. Множество английских, немецких и

французских газет говорили о студенческой манифестации с участием, но, по

обыкновению, извращая и преувеличивая факты. Тургенев даже испугался и

спрашивал в коротенькой записочке: не приостановить ли печатание романа?

Таким образом, роман до своего появления пережил уже три решения или

катастрофы, которые ему предстояли: сожжение в камине, переделка сызнова

лица Базарова, приостановление появления в печати. Для характеристики времени

считаем нужным передать содержание записочки:

«Суббота. Париж, 14 (26) октября 1861 г.

Любезный друг, пишу вам несколько слов для того только, чтобы

убедительнейше просить вас написать мне. Я знаю, как это теперь должно быть

тяжело и трудно,— но возьмите в соображение, в каком мы здесь находимся

состоянии. Самые печальные слухи доходят до нас — не знаешь, чему верить и

что думать. Сообщите, хотя вкратце, перечень фактов, совершающихся около вас.

Прошу также вашего совета: не думаете ли вы, что при теперешних

обстоятельствах следует отложить печатание моей повести? Поправки все почти

окончены, но мне кажется, что надо подождать. Ваше мнение на этот счет решит

дело — и я тотчас же дам знать Каткову.

Говорить о том, что я чувствую, невозможно, да и, кажется, не нужно.

Утешать себя тем, что «я, мол, все это предвидел и предсказывал», доставляет

мало удовольствия. Богом вас умоляю, окажите на деле вашу старинную дружбу

и — напишите.

336

О себе сказать вам пока нечего: я здоров и живу по-прежнему. Русских

вижу немного. В. П. Боткин процветает и объедается. Кланяюсь всем вашим и

вам, и вашей жене жму руки. Ваш И. Т. Rue Rivoli, 210».

Вторая записка, полученная из Парижа, была непонятного

характера для

меня лично. В ней сообщалось, что туда дошел слух о том, что я предпринял

издание журнала и даже получил на это разрешение. Поводом к этому слуху, удивившему меня более, чем друзей моих, как следует полагать, было следующее

обстоятельство. Министр внутренних дел, П. А. Валуев, искал редактора для

предпринятой им официальной газеты «Правительственный вестник», которая, кроме прямых сообщений правительства, должна была поправлять все неверные

слухи о намерениях администрации, опровергать несправедливые толки о тех

мерах ее, которые уже явились на свет, и вообще наблюдать за журналами и

восстановлять истину, когда она попиралась ими. В числе многих имен

кандидатов на редакторство, вероятно, находилось и мое; это было, как полагаю, первым толчком к слуху, о котором я ничего не знал. Между тем выбор был

сделан — в лице А. В. Никитенко, и, по-моему, очень удачный, ибо под его

редакцией газета обратилась просто в официальную справочную газету и никаких

других затей, о которых так много говорили, не предъявила, а всего менее

заявляла претензию быть руководительницей и наставницей других изданий.

Городская молва привязалась также и к имени А. В. Никитенко, наградив его

жалованьем в 10 000 с., что было нелепо—ввиду громадности и необычайности

суммы. Раздраженный, я написал Тургеневу насмешливое письмо, где и рассказал

процедуру возникновения нового органа и великого шума без всякого результата, им произведенного. Вторая записка его гласила:

«Париж, 3 дек. (21 ноября) 1861 г.

Любезнейший А. Во-первых, благодарите от моего имени Тютчева за

высылку трех экземпляров моих сочинений, которые я получил исправно. Во-

вторых, правда ли, что вы собираетесь издавать журнал и уже получили

разрешение? Я этому не совсем верю—по той причине, что вы, вероятно бы, уже

известили меня об этом; но, вспомнив вашу скрытность перед вступлением в

брак, я колеблюсь. В-третьих, взяли ли вы от того же Тютчева 100 сер. для

стипендии двум бедным студентам и отдали ли кому следует? Напишите

словечко. А если вы точно собираетесь издавать журнал, то эта мысль у вас

отличная. Я бы, разумеется, стал вашим исключительным сотрудником,

насколько хватило бы сил. Правда, этим немного сказано, потому что я очень

ослабеваю в литературном отношении и пера в руки не беру. Каткову я дал знать

о нежелании моем печатать «Базарова» в теперешнем виде — да и он, кажется, этого не желает, а переделка, между нами, еще далеко не кончена.