Литературные воспоминания
Шрифт:
торговца ими. Не стесняясь, он в глаза говорил издателям журналов и сборников, 349
что их благосостояние зиждется на эксплуатации и бедности их сотрудников и
вкладчиков.
Никто не сердился на него за эти слова, во-первых, потому, что их
произносил весьма нужный человек, а во-вторых, потому, что, в сущности, это
были безобидные слова, не способные изменить обычаев литературного рынка.
Но и для Писемского наступил день, когда он почувствовал, что жизненная его
работа
(Стелловский) купил у него право на издание всех его дотоле появившихся
сочинений за 8 тыс. руб.,— сумму, немаловажную по тому времени [454]. С этим
обстоятельством, давшим Писемскому возможность почувствовать себя
самостоятельным писателем, имеющим свою цену на литературной бирже, связывается еще довольно характерный анекдот, рассказанный самим героем его.
После долгих и серьезных прений с своим издателем, согласившись на его
условия и получив крупный задаток, Писемскому вздумалось тотчас же и
попробовать себя в роли капиталиста. Он отправился в одно из пышных
публичных заведений столицы, где богатые люди мотают свою жизнь и состояние
и мимо которого он обыкновенно проходил, с любопытством посматривая на его
двери. Теперь он шумно раскрыл их и, как власть имущий, гордо вступил в
недоступные прежде чертоги, но, встретив там нечеловеческое подобострастие, звериную алчность к деньгам, тотчас же и очнулся. Готовность служить всем его
капризам отрезвила его лучше всякой проповеди и вместо поощрения к
издержкам погнала его вон, к себе домой... Анекдот хорошо рисует соединение
сильного практического смысла с детской наивностью и фантастическими
порывами, которые составляли сущность характера этого человека.
В Петербурге Писемский близко сошелся с другим замечательным
человеком этой переходной эпохи и своим антиподом по духу и внутреннему
содержанию, с А. В. Дружининым, который тогда же (1857 год) принял на себя
редакцию обездоленного журнала «Библиотека для чтения» и через год пригласил
к себе в соредакторы нашего автора, почувствовав, что злая болезнь (чахотка) одолевает его и низводит в могилу.
А. В. Дружинин тоже принадлежал к фаланге наших писателей, которая в
трудное время не выпускала из рук знамя литературы и отстояла ее право на
голос и участие в развитии общества, несмотря на опасности, неприятности и
унижения, сопряженные с исполнением этой задачи. Позднейший переводчик
Шекспира, Дружинин рано показал себя знатоком европейских литератур и
преимущественно английской. Он близко подходил к типу английских эссеистов
и, подобно своим первообразам, обнаруживал в статьях большую степенность
суждений
своеволия в творчестве, со стороны авторов. Суровым моралистом он никогда не
был, что доказывается и оставшимися после него юмористическими
произведениями довольно нецеремонного характера; но консервативный оттенок, который носила его мысль, мешал ей, несмотря на всю ее обработку обширным
чтением иностранных литератур, узнавать иногда весьма жизненные явления
современной эпохи [455]. Писал он много, легко и скоро, думал, что пишет для
высококультурной, развитой публики, на признательность которой уже может
350
рассчитывать. Может быть, в этом и кроется именно причина постигшего его
несправедливого забвения: он был слишком вельможен, так сказать, для массы
русских читателей, из брезгливости никогда не спускался до мелочных явлений
литературы и не обнаруживал никакой страсти в защите и пропаганде своих
собственных воззрений. Будучи по характеру и по воспитанию в одном военно-
учебном заведении (пажеском корпусе) светским писателем по преимуществу, Дружинин относился также очень равнодушно и иронически к кабинетным
трудам русских ученых и к задачам, которые они ставят себе, в чем и походил на
старого своего приятеля Сенковского, которого, между прочим сказать, очень
уважал. Все это приобрело ему нерасположение многих московских кружков, но
не помешало кабинету Дружинина в Петербурге сделаться центром почти всего
литературного персонала обеих столиц и видеть в числе своих посетителей
журналистов, критиков, писателей и драматургов самого разнородного
направления. Кроме общей потребности у тогдашних литераторов жить в
единении друг с другом, ввиду многочисленных своих домашних и посторонних
врагов, о чем сейчас будем говорить, существовала еще и другая причина для
этого явления. Обширная начитанность Дружинина в западной беллетристике
позволяла наводить у него все нужные справки и давать веру аналогиям, которые
он любил проводить между произведениями различных стран, а затем он обладал
еще и другим неоцененным качеством — убеждением в честности нашего
общества и великого труда, ему посвященного. Оно мирило с ним и тех, которые
не признавали служения светской публике делом, заслуживающим особенного
уважения. Но мирное настроение людей, собиравшихся у Дружинина, приходило
уже к концу. Все их качества, а также и качества хозяина, вскоре осуждены были
выдержать тяжелый искус и решительную пробу. С половины пятидесятых годов