Литературные воспоминания

Анненков Павел Васильевич

начали появляться ясные признаки переворота в мнениях, возвещавшего конец

переходной эпохи и наступление нового литературного периода. Первой

посылкой этого нового направления с идеями, накопившимися в его недрах, являлись новые понятия, философско-общественные; затем явилась постановка

совсем иных целей и задач, как для творчества, так и для критики его, чем те, которые занимали умы доселе. Случилось так, что новые требования, для борьбы

с которыми не много было

всех сил опытного редактора, застали Дружинина на

одре болезни, изнемогающего под ударами тяжелого своего недуга. Журнал

«Библиотека для чтения», поднятый им из праха, в котором он долго влачился

после Сенковского, был передан им своему товарищу, и Писемский, таким

образом, очутился на давно желанной публицистической арене самостоятельным

редактором журнала, и притом в самую критическую минуту для литературы и

общества вообще. Что из этого вышло, скажем сейчас [456].

Но прежде позволим себе бросить беглый взгляд на самую сцену, где

происходило действие, и на публику, которая была его свидетельницей.

II

До 1860 года литературная и журнальная арена наша представляла, в

полном смысле слова, праздничное зрелище. Известно, что с 1856 года некоторое

351

ослабление цензуры, произведенное совсем не законом, который стоял еще во

всем угрожающем положении своем, а смягченной практикой его уставов, открыло новую эру в печати нашей. На литературной арене явились не только все

писатели по профессии, желавшие воспользоваться умственным простором, который мог столь же неожиданно кончиться, как неожиданно и наступил, но

явились люди, дотоле сохранявшие абсолютное молчание и которые торопились

теперь тоже сказать свое слово, чтобы не отставать от других. Само собою

разумеется, что возник большой говор, который принимался за знак развития; но

речей, созидающих направление и управляющих умами, тогда еще не было

слышно. Все речи походили одна на другую и велись на какую-то одну большую

тему о будущем скором возрождении нашем, но они отличались развязностью

своих приемов и свободой выражения, которые придавали им вид

самостоятельности и смелости мысли. Журнальный мир находился в замиренном

положении, за исключением, разумеется, домашних счетов одних редакций с

другими; но затем журналы не разнились ни по характеру, ни по направлению

между собою, стараясь одинаково следовать за общим движением и не отставать

от него в либеральном, радостном и доверчивом настроении. Всякое заявление, из

какого бы источника ни выходило, могло надеяться на благосклонное внимание, как только

являлось под знаменем прогрессивного направления, которое

оказывалось потом у очень многих и фальшивым знаменем.

Мы не пишем здесь истории нашего развития за последнее время, которая

была бы и преждевременна, а только сообщаем для нее факты, сохранившиеся в

нашей памяти, и то далеко не все и без подробностей, на какие бы они имели

право [457].

Лучшим доказательством того, что никто в это время не различал еще своих

друзей от будущих противников, служит смешение направлений, царствовавшее в

органах публицистики. Все жили в куче. Люди, придерживавшиеся старых, укоренившихся воззрений на искусство, нравственные вопросы и задачи

общественного развития, встречались в периодических изданиях с людьми, искавшими уже других точек зрения на те же самые предметы. Происходили

споры, но все мнения казались нужными, и ни одно не ставилось вне закона, hors loi, как было позднее. Последний, 1859, год переходной эпохи представил

наглядный пример близкого соседства разнородных течений мысли. Начало года

украсилось, например, в «Современнике» романом Тургенева «Дворянское

гнездо» — этим патетическим гимном, посланным вслед уходящему поколению; а вторая половина года ознаменовалась в том же журнале знаменитой статьей

Добролюбова «Темное царство» (по поводу сочинений А. Н. Островского), которая упразднила поклонение всем старым идеалам и с которой, собственно, начинается у нас понимание поэзии и искусства как непосредственных

политических и общественных факторов, определяющих и ценность

произведений [458]. Мы уже говорили о пестроте общества, собиравшегося у

Дружинина; но точно такая же пестрота убеждений и взглядов существовала и

везде, в журналах, частных домах и публичных сходках. Она не нарушала

установившихся отношений между людьми. Главный редактор «Отечественных

записок», покойный Дудышкин, не прерывал старых дружеских связей с

352

редакторами «Современника», в то время как встречал жестким отпором

эстетико-философские взгляды журнала. Разница основ не изменяла привычек, нажитых прежде. Тот же Дудышкин, бывший, между прочим, постоянным

противником новых теорий изящного и защищавший чистоту эстетического

догмата от примеси к нему идей утилитаризма с упорством и выдержкой истого

янсениста, на которого многими сторонами своего ума и характера отчасти и

походил,—предоставлял страницы своего журнала далеко не фанатикам чистого

искусства и вел полемику с собратами всегда на основании политических