Литературные воспоминания
Шрифт:
необходимостью для страны потому, собственно, что оно — освобождение — и
дает способ каждому найти свой образ и превратиться из старой, бесформенной
души в определенную личность, Но затем он отказывался верить, что вместе с
освобождением должна непременно наступить и эра обновления народа, что с
освобождением народ покинет некоторые бытовые привычки, возмущающие
нравственное чувство, изменит прирожденные свои наклонности и поправит свои
представления о порядке и
существования, в которые поставлен. Странно было слушать разрушение всех
подобных иллюзий со стороны человека, который по своему характеру и своим
симпатиям сам был из народа. Он представил нечто вроде иллюстрации к своим
354
положениям в сценах из народного быта, изображенных его романом
«Взбаламученное море», написанным после того, как великий акт освобождения
уже сделался законом страны (1863). Так же точно и при первых слухах о
реформе судебных учреждений и вводе в них института всесословных
присяжных, практический смысл, нажитой им в провинции, подсказывал ему
опасения и скептические заметки. Писемский пророчил, что присяжные из
крестьян будут отличаться поразительной снисходительностью к самым тяжким
преступлениям, потому что каждый из них заранее будет состоять под гнетом
убеждения, что он лично может попасть завтра же, при стечении несчастных
обстоятельств, на скамью обвиняемых и по тому же самому преступлению, какое
призван теперь судить. Взамен он утверждал, что нигде не окажется столько
жестокости и неумолимости, как при домашних расправах крестьян в волостных и
сельских трибуналах. Тут у русского мужика, по его мнению, замешаются личные
интересы и страсти, да наконец у себя дома он дозволит делать с собою и
ближними гораздо более того, чего так страшится от полиции, наезжего
чиновника и постороннего общине лица. Многие из тех, которые выслушивали
подобные мнения от Писемского, принимали слова его за диффамацию народной
сущности, за клевету скрытного крепостника, но заподозрить Писемского в
привязанности к крепостным порядкам не было никакой возможности, и
приходилось, таким образом, искать основ для его заметок где-нибудь глубже.
Источники их крылись в органическом недоверии Писемского к
воспитательному характеру политико-экономических, финансовых,
хозяйственных и других научно-государственных мер без совместного участия с
ними живого нравственного авторитета. Он утверждал публично в 1861 году, что
новое выработанное «Положение» о крестьянах предстанет перед ними не в виде
нравственного дела по преимуществу, а в виде фискального или наподобие
решения первой инстанции суда по давней имущественной тяжбе их
помещиками. Тягаться можно будет и после того, в других инстанциях. Но для
раскрытия морального смысла «Положения» необходимо, чтобы оно отразилось
этой стороной своей на живых примерах. Народ верит только тому, что видит сам
или думает видеть перед собою: если нет чудес, то необходим пример.
Писемскому казалось, что без сильных «нравственных авторитетов» народ не
расстанется ни с одним из тех свойств, которые получил в период рабства и
чиновничьих притеснений, а только приноровится к новым учреждениям и в их
рамках разовьет еще с большей энергией дурное нравственное наследство, полученное им от прошлого. Он не придавал особенного значения и будущему
развитию благосостояния освобожденных, на которое многие рассчитывали как
на сильный нравственный двигатель: жизненный опыт привел его к заключению, что богатство и нажива могут быть родоначальниками еще больших пороков и
безобразий, чем сама скудость, которая считается их матерью. Откуда явятся
люди для предполагаемой им миссии, Писемский не знал. Он не мог сказать, придут ли они со стороны самого народа, или вышлет их наше духовенство; явятся ли они из земства, или создаст их та часть либеральной бюрократии нашей, заслуги которой по борьбе с сословными предрассудками и с эгоизмом различных
классов общества он всегда признавал и высоко ценил. Писемский пророчил
355
только, что пройдут еще многие и долгие годы, прежде чем «освобождение» даст
все те результаты, каких ожидают от него теперь же слишком нетерпеливые
публицисты и патриоты. С таким-то багажом предвзятых мыслей Писемский и
выступил в качестве консерватора перед литературой и публикой, настроенными
совсем иначе.
Появление при «Современнике» сатирического листка «Свисток» (1860)
произвело на возбужденное наше общество гораздо более сильное впечатление, чем можно было ожидать от шутки. Листок показался победой над цензурой и
чопорным обществом, жившим под ее прикрытием, он отличался, между прочим, веселостью и большим остроумием и довершал начавшийся ранее разбор
репутаций и авторитетов, но другими способами — насмешкой, пародией, сарказмом, которыми владел чрезвычайно ловко [460]. Примеру «Свистка»
последовали даже и большие газеты, и серьезные журналы в своих фельетонах, отчетах о книгах, библиографических заметках,— завязалась игра именами, лицами, трудами их, игра, хорошо знакомая западным литературам, где она
теряется в целом движении, но еще редкая у нас и тогда производившая
впечатление. Против этой своеобразной свободы слова, почерпающей в самих