Литературные воспоминания
Шрифт:
предоставления ему роли Анания. Кажется, этого не случилось, и Мартынову
суждено было показать в других и менее значительных ролях присутствие в себе
патетического элемента, которым обладает всякий истинный комик. В
заключение Мартынов спросил: «А как ты намерен окончить пьесу?» Писемский
отвечал: «По моему плану, Ананий должен сделаться атаманом разбойничьей
шайки и, явившись в деревню, убить бурмистра».— «Нет, это нехорошо,—
возразил Мартынов,— ты заставь
простить». Писемский был поражен верностью этой мысли и буквально
последовал ей. Так хорошо угадал знаменитый артист сущность пьесы, прозрев
законный, необходимый исход ее чутьем истины, присущим всякому истинному
таланту [466].
III
Переехав в Москву, Писемский скоро приобрел качества, отличающие
большинство ее обитателей, то есть наклонность к домовитости, с одной стороны, и к скептицизму по отношению к петербургским мнениям вообще — с другой.
Правда, скептицизм последнего рода сказывался у Писемского и прежде, как
видели, но журнальная буря, выдержанная им в Петербурге, еще укрепила его.
Петербургская неудача наложила печать на весь строй его мыслей, на добрую
часть всей последующей его деятельности. С нее именно начинается то
памфлетическое направление, которое принял Писемский в позднейших своих
произведениях. Оно составило господствующую ноту его творчества, за
исключением, впрочем, двух произведений: романа «Люди сороковых годов»
(1869) и другого, предсмертного, так сказать, романа «Масоны» (1880), которые
от него совершенно свободны благодаря близкому личному знакомству автора с
живыми типами, в них изображенными. Памфлетическое отношение к сюжетам
до того овладело Писемским, что прокралось и в картины отживших порядков, им
созданные (трагедия «Самоуправцы», 1867, и «Бывые соколы», 1868), так же
точно, как в изображения из современных нравов. Цели и приемы литературного
памфлета всегда и везде одинаковы. Они состоят в том, чтобы довести лицо или
событие до высшей степени безобразия, какое для них только мыслимо, а все
недостающее им до этой позорной апофеозы изобрести более или менее искусно и
правдоподобно. На это дело потрачено было Писемским много таланта, юмора и
энергии. Комедия его «Ваал», например,— шедевр этого рода произведений,—
рисует уже оргию современного хищничества начистоту, почти без литературного
361
прикрытия, с грубостью народного фарса, называющего все предметы по их
именам [467]. Но памфлетический образ обработки сюжетов имеет один большой
недостаток: он устраняет труд созидания характеров
выпуклым изображением их главного порока, предоставляя на основании этого
документа дорисовывать самые типы воображению читателя. Вместе с тем он
увольняет автора и от обязанности раскрывать психические побуждения лиц и
заботиться о логическом ходе пьесы: все это становится ненужным, когда успех
или влияние произведения зависят только от яркости красок, употребленных на
обличение того или другого безобразия. Раз памфлетическое создание вырвало у
своих читателей слово негодования и отвращения к изображаемому предмету, которого добивалось и которое оно же им и подсказало, дело его кончено: оно
устраняется как вещь, выслужившая свой срок и получившая свою награду. От
него ничего не остается, как от обвинительной прокурорской речи после
судейского приговора. Не то бывает с дельной художественной сатирой. Процесс
ее развития всегда столь же важен, как и ее тема, потому что затрогивает на пути
своем основы и духовное настроение общества, а для этого требуется соединение
в одних руках большого творческого таланта, политического развития и
понимания социальных нужд времени. Такая сатира редко останавливается на
очевидных, зияющих ранах общества, предоставляя целение их докторам и
советчикам, которые стекутся к пациенту со всех сторон по первому призыву; она
преимущественно подвергает диагнозу своему скрытные болезни века, с
которыми люди до того сжились, что считают их даже необходимыми условиями
своего существования. Ссылки ее на живые примеры и личности далеко не
походят на фотографические карточки с подсудимых, какие прилагаются к
важным следствиям, а имеют в виду представить наглядные доказательства силы
и объема тайного и общественного недуга. Художественная сатира, предостерегая
от него своих современников, готовит вместе с тем потомству драгоценный
исторический документ для будущего определения нравственного и
физиологического положения целой эпохи.
Разрыв Писемского с Петербургом не коснулся старых друзей его, там
оставленных. При всяком проезде через Москву они являлись к нему в тот уголок
древней столицы, по соседству с Сивцевым Вражком, где Писемский поселился.
С 1866 года он уже находился на службе советником Московского губернского
правления — месте, предоставленном ему министром-литератором нашим, П. А.
Валуевым, вследствие просьбы самого Писемского. Положение нашего автора
было теперь упрочено. Каждое новое его сочинение тотчас же приобреталось