Литературный навигатор. Персонажи русской классики
Шрифт:
«Греческие» образы, то пародийно, то всерьез, все время возникают на страницах «Мертвых душ», проходят через все сюжетное пространство гоголевской поэмы, изначально уподобленной «Илиаде» Гомера. Греческие имена носят дети Манилова; береза со срезанной вершиной в запущенном саду Плюшкина своей совершенной белизной напоминает античную колонну. Чиновники города NN сравниваются со служителями Фемиды, а Председатель – с Зевсом. Эти образы перекликаются, рифмуются с центральным «римским» образом Вергилия, который ведет Данте по кругам Ада, и, указывая на античный идеал пластической гармонии, ярко оттеняют несовершенство современной жизни.
На Собакевича похожи не только портреты; похож на него и дрозд темного цвета с белыми крапинками, и пузатое ореховое бюро на пренелепых ногах, «совершенный медведь». Все
Но при всей своей «тяжеловесности», грубости Собакевич необычайно выразителен. Это тип русского кулака (полемика об этом типе велась в русской печати 1830-х годов) – неладно скроенного, да крепко сшитого. Рожден ли он медведем, или «омедведила» его захолустная жизнь, все равно, – при всем «собачьем нраве» и сходстве с вятскими приземистыми лошадьми, Собакевич – хозяин; мужикам его живется неплохо, надежно. Тут же следует авторское отступление о петербургской жизни, которая могла бы и погубить Собакевича, развратив его чиновным всевластием.
То, что природная мощь и деловитость как бы отяжелели в нем, обернулись туповатой косностью, скорее беда, чем вина героя. Вопреки формуле А. Белого (каждый последующий персонаж поэмы – мертвее предыдущего), «иерархия» героев «Мертвых душ» выстраивается одновременно и сверху вниз, и снизу вверх. От совершенно пустого, а потому безнадежного, хотя и безгрешного Манилова, через образы чуть более живой Коробочки и чрезмерно живого (но все еще довольно пустого) Ноздрева к отупевшему, однако могучему Собакевичу и дальше к Плюшкину и самому Чичикову.
Если Манилов живет вообще вне времени, если время в мире Коробочки страшно замедлилось, как ее шипящие стенные часы, опрокинулось в прошлое (на что указывает портрет Кутузова), а Ноздрев живет лишь в каждую данную секунду, то Собакевич прописан в современности, в 1820-х годах (эпоха греческих героев). В отличие от всех предшествующих персонажей и в полном согласии с повествователем Собакевич, сам наделенный избыточной, поистине богатырской силой, видит, как измельчала, как обессилела нынешняя жизнь. Во время торга он замечает: «впрочем, и то сказать: что это за люди? мухи, а не люди», куда хуже покойников. А в 8-й главе, в разговоре с Председателем палаты, который восхищается здоровьем Собакевича и предполагает, что он, подобно своему отцу, мог бы повалить медведя, тот «трезво» возражает: «Нет, не повалю».
Чем больше заложено в личность Богом, тем страшнее зазор между ее предназначением и реальным состоянием. Но тем и больше шансов на возрождение и преображение души.
Собакевич первый в череде очерченных Гоголем типов, кто прямо соотнесен с одним из персонажей 2-го тома, где будут изображены герои пусть отнюдь не идеальные, но все же очистившиеся от многих своих страстей. Хозяйственность Собакевича, «греческие» портреты на стенах, «греческое» имя жены (Феодулия Ивановна) рифмой отзовутся в греческом имени и социальном типе рачительного помещика Костанжогло. А связь между именем Собакевич – Михайло – и «человекоподобными» медведями из русских сказок укореняет его образ в идеальном пространстве фольклора, смягчая «звериные» ассоциации. Но в то же самое время «отрицательные» свойства рачительной души Собакевича словно проецируются на образ скаредного Плюшкина, сгущаются в нем до последней степени.
Чичиков Павел Иванович – новый для русской литературы тип авантюриста-приобретателя, главный герой поэмы, падший, изменивший своему истинному предназначению, но способный очиститься и воскреснуть душой. На эту возможность указывает многое, в том числе имя героя. Св. Павел – апостол, который до своего мгновенного, «скоропостижного» раскаяния и преображения считался одним из самых убежденных гонителей христиан. Обращение Павла произошло на пути в Дамаск, и то, что Павел Чичиков сюжетными обстоятельствами нераздельно связан с образом дороги, пути, также не случайно. Эта перспектива нравственного возрождения резко отличает Чичикова от его литературных предшественников – героев и антигероев европейских и русских плутовских романов, от «Жиль Бласа» А.Р. Лесажа до Фрола Скобеева, «Российского Жилблаза» В.Т. Нарежного,
Место героя в сюжете. Бричка коллежского советника Павла Ивановича Чичикова, следующего по своим надобностям, останавливается в городе NN, который расположен чуть ближе к Москве, чем к Казани (т. е. в самой сердцевине Центральной России). Проведя в городе две недели (гл. 1) и познакомившись в нем со всеми важными лицами, Чичиков отправляется в имения местных помещиков Манилова и Собакевича. Момент завязки романного сюжета все время оттягивается, хотя некоторые «особенности поведения» Чичикова должны с самого начала насторожить читателя. В расспросах приезжего о положении дел в губернии чувствуется что-то большее, чем простое любопытство. При знакомстве с очередным помещиком Чичиков сначала интересуется количеством душ, затем положением имения и лишь после этого – именем собеседника.
Но «закон замедления» сюжета действует в романе безотказно. Лишь в самом конце 2-й главы, проплутав почти целый день в поисках Маниловки-Заманиловки, а затем мило и долго побеседовав со сладким помещиком и его супругой, Чичиков предлагает купить у Манилова мертвые души крестьян, числящихся по ревизии живыми. Ради чего ему это нужно, Чичиков не сообщает, но сама по себе анекдотическая ситуация «покупки» мертвых душ для последующего их заклада в опекунский совет – на которую внимание Гоголя обратил Пушкин – не была исключительной. «Украинские помещики первой трети века иногда прибегали к этой уловке, чтобы приобрести ценз для винокурения, <…> об одном русском скупщике рассказал Даль в побочном эпизоде своей повести «Вакх Сидоров Чайкин», – писал литературовед В. Гиппиус.
Возникает разрыв между анекдотической фабулой, которая предполагает быстрое развитие действия, и «законом замедления». Все это незаметно повышает статус героя, на котором «держится» и анекдотическое происшествие, и сложное нравоописательное повествование.
Чичиков начинает соединять собою все уровни сюжета.
Заплутав на возвратном пути от Манилова, он попадает в имение вдовы помещицы Коробочки (гл. 3). Сторговавшись с нею, наутро отправляется дальше и встречает в трактире буйного Ноздрева, который заманивает Чичикова к себе (гл. 4). Однако здесь торговое дело не идет на лад; согласившись сыграть с жуликоватым Ноздревым на мертвые души в шашки, герой еле уносит ноги. По пути к Собакевичу (гл. 5) бричка Чичикова сцепляется с повозкой, в которой едет шестнадцатилетняя девушка с золотыми волосами и овалом лица нежным, как яичко на солнце в смуглых руках ключницы. Пока мужики – Андрюшка и дядя Митяй с дядей Миняем – распутывают экипажи, Чичиков, несмотря на всю осмотрительную охлажденность своего характера, мечтает о возвышенной любви. Однако в конце концов мысли его переключаются на любимую тему о 200 000 приданого, и под впечатлением этих мыслей Чичиков въезжает в деревню Собакевича. В конце концов приобретя и здесь желанный «товар», он едет к скупому помещику Плюшкину, у которого люди мрут, как мухи. (О существовании Плюшкина он узнает от Собакевича.)
Сразу поняв, с кем имеет дело, Чичиков (гл. 6) уверяет Плюшкина, что всего лишь хочет принять на себя его податные издержки. Приобретя здесь 120 мертвых душ и присовокупив к ним несколько беглых, возвращается в город оформлять бумаги на купленных крестьян. В главе 7-й он посещает большой трехэтажный казенный дом, белый, как мел («для изображения чистоты душ, помещавшихся в нем должностей»). Нравоописание чиновничества (особенно колоритен Иван Антонович Кувшинное Рыло) также замыкается на образ Чичикова. Здесь он встречается с Собакевичем, сидящим у Председателя; Собакевич чуть было не проговаривается, некстати упомянув о проданном Чичикову каретнике Михееве, которого Председатель знал.