Литконкурс Тенета-98
Шрифт:
Неожиданно я вижу чью-то голову на поверхности. Приближаюсь. Передо мной раскосые глаза на желтоватом лице и слипшиеся черные волосы. До меня доносится голос:
— Пожар, что ли?
Сбитая с толку нелепым вопросом, я долго соображаю, но потом до меня доходит его ирония, и я хриплю потрескавшимися губами:
— Хочу побыстрей добраться до берега.
— Зачем? — уже без прежней усмешки скрипит в ответ.
— Чтобы быть свободной, — изливаю я сокровенное.
— Свободной от чего? — снова раздается вопрос, который ставит меня в тупик, и я несу околесицу:
— От
— Так ведь это — эгоизм, — щурятся и без того узкие глаза.
— Почему? — удивляюсь я.
— Потому что ты бежишь от всего ради себя самой, забыв про остальных.
Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не обернуться назад, на остальных. Оглядываться нельзя, это — проявление слабости и сомнений, это — зыбкий путь между прошлым и будущим, на котором никто не застрахован от падений в омут отработанных иллюзий. И я догадываюсь, почему встреченный мной человек до сих пор не на берегу, но все же говорю:
— Почему я должна помнить про них, если они только и делают, что тянут меня на дно?
— Хм! — голова восхищена моей глупостью, — так значит ты еще и слаба, если не можешь удержаться на поверхности!
— Возможно, — задумчиво отвечаю я, — и именно поэтому хочу побыстрей выбраться отсюда. Прощай! — кидаю я напоследок и собираюсь плыть дальше, когда в моей голове неожиданно возникает вопрос, — а давно ты здесь стоишь?
Глаз почти не видно:
— Эоны!
— Почему?
— Учусь держаться на поверхности, — после этих слов я чуть топором не иду ко дну, но потом стремглав молочу руками по воде и через несколько минут отказываюсь у кромки берега, вдалеке от застрявшего в развитии китайца. Но, Бог мой, Ведущий меня к Себе, здесь нет ничего, кроме зарослей терновника, и насколько хватает глаз колючий, переплетенный кустарник тянется вдоль всего берега.
Я уже стою лишь по щиколотки в иле, и как только моя нога касается сухой земли, слышу три удара колокола. Может, я и не научилась еще плавать, как следует, но стоять тысячелетиями по горло в болоте, как это делает оставленный позади китаец, я не намерена. С другой стороны, глядя на заросли, протянувшиеся передо мной, я понимаю, что нужно быть не совсем в своем уме, чтобы сунуться вперед, но внутренний голос настаивает, что другой дороги нет. Однако в тот миг, когда я делаю первый шаг в сотканную из ежовых иголок стену, меня останавливает громкий возглас:
— Стой!
Я вглядываюсь немного наискосок вперед и вижу невдалеке человека, которого сразу не заметила. Он, точнее она, поскольку это — женщина, стоит среди зарослей, которые мне только предстоит штурмовать.
— Не ходи сюда! — говорит она, — это очень больно.
— Разве есть другой путь? — спрашиваю я.
— Не знаю, но здесь ты не пройдешь, — голос немолодой женщины звучит совершенно уверенно, но в ее глазах я читаю страх и временный конец ее собственному развитию, ибо она оглянулась, потеряв веру в правильность пути.
— Почему вы в этом так уверены? — любопытствую я.
— Ты еще спрашиваешь, или у тебя нет глаз? — женщина почти возмущена моей тупостью, — я уже не помню, когда вошла сюда — так давно это было! а теперь не могу даже пошевелится. Мне очень больно.
Я
— Если хотите, можете идти за мной.
— Куда? — она почти кричит испуганно на меня, — туда? — рука еле шевелится в сторону ершащейся чащи, — ни за что! Да и какой смысл? Что там, впереди? Ни ты, ни я этого не знаем. Так во имя чего мучить себя?
Внутри меня, однако, зреет мнение, что помучаться придется всерьез, и я говорю:
— Нельзя же стоять здесь вечно.
— Не знаю, — упавшим голосом говорит она, — но я лучше подожду, и ты можешь присоединиться ко мне.
Удивительно! И там, позади и здесь, на берегу каждый старается навязать другому свою волю, свое решение, свой страх. Каждый стремится вовлечь в круг своего влияния как можно больше людей, оправдывая свою философию словами: "Если я пойду ко дну, то не один, и, значит, я уже прав в своих поступках, если кто-то пошел вслед за мной!"
Я тоже эгоистична, предлагая женщине следовать за собой, но я не настаиваю на этом и мне безразлично ее решение. Я могу лишь пожалеть ее за слабость, но вот мой отказ вызывает в ней почти ярость. Как же: кто-то хочет пройти дальше, чем она. И мне нечего сказать разгневанной на мое упрямство женщине, когда я начинаю продираться сквозь заросли.
Колючки впиваются в мое тело, волосы и лицо, стараясь добраться до глаз, но я сначала не замечаю боли, яростно настроившись на победу, однако через несколько метров огромный, острый шип впивается в мое предплечье, и я вскрикиваю. Теперь я стою вровень со своей недавней собеседницей, и она торжествует при виде моей боли:
— Ну вот; что я говорила? Дальше ты все равно не пройдешь.
Интересно, что было бы со мной, если бы эта женщина не стояла здесь, но сейчас я отталкиваюсь от ее эгоизма, как от необходимой сейчас точки опоры, и, стиснув зубы, устремляюсь дальше. Вскоре полученный импульс исчезает, и я обнаруживаю себя в море терновника исколотую и исцарапанную иглами, кровавые ручейки стекают с меня здесь и там. Только теперь я понимаю, что уже давно плачу от боли, а губы, кроме уколов, еще и покусаны моими собственными зубами.
Кроме того, я понимаю вдруг, что совершенно не знаю, сколько еще и куда идти. До сих пор мне казалось, что я все время держусь перпендикуляра к болоту, но теперь я ни за что не могла бы за это поручиться. Никаких ориентиров вокруг меня нет: ни солнца, ни гор, ничего, — только безбрежное море непроходимых зарослей.
До меня доходит тщетность моего похода и ошибка, которую я совершила, устремившись вперед с гневом, застилавшим глаза.
Теперь необходимо начать все сначала и уже самой, без опоры на чужой эгоизм и мнение. В какой-то миг я даже начинаю сожалеть, что не осталась с женщиной: настолько безвыходным кажется мне мое нынешнее положение. Но я знаю, что на пути, который мной избран, позади дороги нет, там вообще ничего нет: ни болота, ни китайца, ни женщины на берегу. Я не знаю, откуда мне это известно, — ведь оглядываться нельзя, но я уверена в этом.