Ливонская война
Шрифт:
Алексей Басманов сам поскакал к башне, чтоб узнать, чего хотят литовцы? Со стены ему стали кричать, что наряжают в русский стан послов говорить с царём о сдаче города и хотят, для безопасности этих послов, получить от русских заложников — столько, сколько пошлют послов. Но Басманов рассудил, что литовцы просто хитрят, надеясь протянуть время, чтоб получить передышку, а может, и приготовиться к вылазке, и, быстро вернувшись к наряду, приказал возобновить пальбу.
Через час литовцы опять замахали полотнищем. Теперь Басманов послал к стене бывших у него под рукой дворового воеводу окольничего Зайцева да есаула царского ертаульного полка [102]– Безнина.
102
Ертаульный
Зайцев и Безнин вернулись всё с тем же: литовцы просили заложников.
— Сдаваться намеряются, а хотят заложников! — рассердился Басманов. — Поезжай, скажи им, — приказал он Безнину, — как через полчаса не выставят за стену послов, палить учнём снова, и ещё крепче!
Безнин долго перекликался с литовцами, несколько раз порывался ускакать, но литовцы громкими криками со стены останавливали его. Наконец он воротился: литовцы отказались от требования заложников, но просили полностью прекратить пальбу по городу. Басманов послал гонца к царю, и вскоре русские пушки стали замолкать…
Плотная тишина, как покрывало, накрыла землю, а вместе с ней и всё, что на ней было: город, людей… В первые несколько минут было так тихо, как не бывает даже в предрассветные часы. Пороховой дым, сносимый ветром, опадал за Полотой на лес, и в очищающемся воздухе вновь замельтешили яркие блестки, похожие на малюсенькие солнца. Небо сразу стало большим, ровным и гладким, как свежевыструганная доска.
От этой проясненности и тишины, разрушившей тяжёлую напряжённость боя, Полоцк вдруг перестал казаться таким мощным и неприступным, каким он казался ещё несколько дней назад. Его стены и башни, изрядно подразбитые ядрами, выглядели жалко. Видать, и самим литовцам они уже не внушали больше надежды отсидеться за ними, потому-то и выслали своих послов.
Первым делом царь показал послам вывезенные из лесу запасы. Литовские послы, однако, не очень огорчились такой потере: теряя голову, по волосам не плачут, да и Иван от этого показа многого не ждал. Он только хотел проверить: совсем ли отчаялись литовцы или ещё надеются на лучший исход, а послов прислали только для затравки, чтобы выиграть время?
Потом послов водили по всему стану, показывали, сколько наготовлено туров, осадных башен, тынов, водили и на огневой рубеж, показывали пушки, пищали, не запрещали считать их, наоборот, нарочно подольше задерживали около, чтоб литовцы могли точно пересчитать все пушки и пищали, которые русские привезли под Полоцк.
Когда в Полоцке на Софии ударили к обедне, в русском стане тоже начали службу: торжественно, по полному чину — напоказ послам, дабы видели они, что русские спокойны и уверены в удаче.
После обедни воеводы, тысяцкие, сотские, десятники и простые ратники говорили много смелых речей, клялись и целовали крест царю, что через неделю разнесут весь полоцкий острог в щепы, если литовцы не сдадутся на милость.
Царь говорил ответную речь: говорил, что ненависти к жителям города и осадникам — и литовским, и нанятым — не держит и напрасного пролития крови не хочет. Ежели они сдадутся на его милость, то он их пожалует, как жаловал осадников в ливонских городах, которые сдавались ему добром, и защитит от разора и всяческого насилия, и правду на них доправит по их прежним обычаям, а кто захочет пойти из города прочь, того отпустит на волю, не бесчестя и не насильничая.
После обедни, речей и крестоцелования царь позвал послов в свой шатёр. Послы были не больно честны, но царь допустил их к своей руке. Поцеловав царскую руку, послы стали говорить, что рады были услышать о милости, которую царь окажет сдавшемуся городу, но его милость не спасёт их от немилости литовского гетмана и польского короля, которому они целовали крест на верность, ежели они преступят это крестоцелование и сдадут город.
— Ты в своём государстве також не терпишь израдцев и клятвопреступников, — с достоинством выдерживали свою речь послы. — Головы им сечёшь и вон на всполие [103] вышибаешь! Како ж нас под такую опалу тщишься подвести? Мы клятвы преступить не хотим, но и стоять нам супротив твоей силы истомно. Дозволь нам с государем нашим снестись, обсказать ему всю тягость нашего сидения под силой твоей великой, от которой мы все животами ляжем, а города не удержим. И коли будет на то воля государя нашего,
103
Всполие — окраина; в переносном значении — ссылка.
— Не быть тому! — разозленно ответил Иван послам. — Се ваши увёртки одни! Довойна хитёр, так и мы не лыком шиты! Обложил я его, как медведя!.. Нет ему вылазу и спасенья! Не хочет добром — возьму его силой. Тогда уж сидеть ему у меня в плену, как сидит ливонский магистр. Так ему слово в слово и перескажите!
Послы вернулись в город, а Иван стал готовиться к решительному приступу. За Двину перетащили ещё несколько тяжёлых пушек, и теперь пальба по острогу и посаду не прекращалась даже ночью. На многих проездных башнях ворота были сбиты, и литовцам приходилось заваливать проходы камнем и брёвнами. Великие полоцкие ворота тоже не устояли — внешние створки были сбиты ещё на пятый день, а через день вышибли и внутренние. Литовцы целую ночь под непрекращающимся огнём русских пушек заграждали главный вход: на берме поставили два ряда подвод, нагруженных землёй и камнем, уклали меж ними связки брёвен и засыпали их землёй; проход под башней тоже заставили подводами с камнем и землёй, а потом через разбитый башенный дах насыпали под самые полукружья [104] землю, камень, песок.
104
Полукружья — арки.
На шестой день двойное кольцо туров придвинулось к самому рву. Теперь пушки долбили стену с расстояния всего в двадцать — тридцать саженей. Степа не выдерживала такого боя: то в одном, то в другом месте стали появляться большие проломы. Ратники, засевшие за турами и заборолами, со дня на день ждали выхода на приступ. Во многих местах через ров перекинули мосты, перетащили по ним осадные башни и придвинули их к самой стене. Стрельцы, засевшие в этих башнях, под прикрытием пищальников и лучников, выходили прямо на стену, побивали пушкарей, пищальников, заклёпывали пушки и стенные пищали, а ручные уносили с собой и палили из них по затинам, где прятались от русских ядер литовские осадники.
К восьмому дню осады большой стенной наряд, перетянутый через Полёту и придвинутый чуть ли не вплотную к стене, примыкающей к Великим полоцким воротам, снёс с неё начисто пятьдесят саженей верха. Выискалась в Большом полку сотня охочих людишек [105] , кинулись они в этот пролом — разведать: крепко ли держатся за стену литовские осадники, но были отбиты. Четверых оставили за стеной. Зато царь, узнав про их дерзость и храбрость, пожаловал всех золотыми дукатами [106] да сапогами в придачу, ещё и бочонок мёду прислал из своих царских припасов.
105
Охочие люди — добровольцы.
106
Золотые дукаты заменяли ордена; их носили на шапке или рукаве.
Позавидовали охочим и другие, прослышав о царском жаловании. Из передового полка Морозова две сотни кинулись с примётом [107] на стену, но были отбиты ещё с большим уроном. Царь за этот наскок не только не пожаловал, но, наоборот, разгневался. Призвал к себе Морозова и люто отчитал его, что зря погубил людей.
Остальным воеводам было строго указано, чтоб без царского повеления людей на стену не пускали.
На восьмой день подошли к Полоцку татарские и черкесские полки, вернувшиеся из набега по литовским волостям. С собой пригнали они несколько сот пленников да изрядное количество возов с награбленным добром.
107
Примёт — различные приспособления для приступа: лестницы, канаты, шесты и прочее.