Лоцман
Шрифт:
Письмо получилось нарочито небрежное, даже нечестное какое-то. Но я это понял, когда уже отправил его и потом повторял про себя написанные строчки… Впрочем, терзаться не имело смысла: письмо вернулось. С лиловым штампом на конверте: «Извините, адресат выбыл».
Куда выбыл? На время или насовсем? В «Пилигриме» ничего не знали, удивились. «Ладно, значит, судьба, — сказал я себе. — Что было, то было, не переделаешь. Хватит об этом». И стал жить в Кобурге дальше. В начале августа сдал в газету рассказ «Вниз по реке Окуневке» и опять «загремел» в знакомую палату под опеку Анны Борисовны Штерн. На четыре недели. На сей раз почти совсем отказала нога.
— Разрабатывать ногу надо,
В общем, вытянула она меня и на этот раз. Выписала. И я, помахивая тростью (подарили в редакции), отправился из больницы на набережную подышать воздухом свободы.
Было начало сентября, но жара стояла как в июле, и лишь ветер с залива смягчал ее. Хлопал тентами у магазинных витрин, теребил красно-белые зонты уличных кафе. Пахло водорослями и мокрым песком. Мимо лавочек с сувенирами, журналами и купальниками фланировал туда-сюда туристский люд. Впрочем, немногочисленный. Зато было много ребят, в школах кончились занятия. Здешних ребятишек не обряжали в школьную униформу, они были разноцветные, веселые, счастливые, что урокам на сегодня конец и что на улице еще полное лето. Многие из мальчишек — такие же светловолосые, длинноногие и загорелые, как Сашка. Несколько раз я даже вздрагивал. Но мальчишки на меня не глядели. С маху перескакивали каменную балюстраду и — с набережной прямо на узкий песчаный пляж. Ранцы — в песок, одежда летит в стороны, как пестрые бабочки, а сами — бултых в мелкую зыбь прохладного залива. Здесь было безопасно: хоть полмили иди, а глубина первокласснику по грудь…
Я посмотрел, позавидовал и бездумно побрел дальше. Нарядная набережная кончилась. Потянулась Портовая улица: справа — катерные причалы и уходящий далеко в залив мол, слева — всякие пароходные и грузовые конторы. А среди них я вдруг увидел нарядный желто-зеленый фасад с широкой витриной. За стеклом, среди картонных кустов торчало чучело кенгуру и резвились розовые попугайчики. Над дверью красовалась вывеска: «Агентство по морскому туризму «Новая Австралия». Выше вывески, воткнутый в наклонную трубу, полоскался флаг. Он был похож на австралийский, но «наоборот» — не синий с белыми звездами Южного Креста, а белый с синими, и в углу, где у австралийцев британский «Юнион Джек», здесь был синий прямоугольник с белым силуэтом парусника.
За стеклом у лап кенгуру белела доска с объявлением:
организует для любителей старины и романтики рейсы через Залив в г. Ново-Канск (быв. Кан’Орра) на старинном пароходе «Звезда Австралии». Справки и заказ билетов — в конторе».
У меня не было оснований отказываться от звания «любитель старины и романтики». И кроме того, не было никаких определенных планов на будущее. Я вошел в контору.
Клерк в капитанском мундире и с блестящим английским пробором объяснил, что Кан’Орра — город весьма любопытный, хотя и малоизвестный, ибо до недавней поры был закрыт для посторонних. Билет недорог, а судно — настоящий музей. Путешествие — сплошная экзотика. Фирма гарантирует…
— Заказать вам каюту?
— Валяйте, кэп…
— Туда и обратно?
— Только туда… — Я был почему-то уверен, что моему обитанию в Кобурге пришел конец.
— Прошу вас, сэр… Судно стоит в конце мола, туда ходит электрокар. Отплытие через два часа… Всего доброго, сэр.
— Сэнкью, кэп. Я готов, багаж при мне…
Когда я вышел и оглянулся на витрину, оказалось, что кенгуру — вовсе не чучело. Он махнул хвостом, посшибал картонную растительность и скакнул внутрь конторы. Это понравилось
3. «Судовая роль»
Судно и вправду оказалось как музей. Уж не знаю, в самом ли деле этот пароход был осколком старины или его специально построили таким в наши дни, но при первом взгляде на него вспоминались Жюль Верн, Стивенсон, Марк Твен и другие книжки с потертым золотом узорчатой рамки. Под бушпритом красовалась раскрашенная фигура морской девы с золоченой звездой в поднятой руке. Старинного вида адмиралтейские якоря свешивались с кат-балок. На высоких черных бортах выступали могучие белые кожухи гребных колес. На них — витиеватые буквы названия. Подымались над палубой мачты со стеньгами, реями и густым такелажем, — видимо, для пущей радости туристов здесь при попутном ветре ставили паруса.
В этом рейсе ветер был встречный. «Звезда Австралии» бодро двигала шатунами паровой машины и пенила залив колесами. Скоро стало изрядно качать. Пассажиры отправились страдать в каюты, но я, к счастью, морской болезни не подвержен, поэтому радовался жизни.
Разноцветные вымпелы на стеньгах и флаг «Новой Австралии» под гафелем празднично трепетали и щелкали в вечернем пожелтевшем воздухе. Капитан, несший вахту на юте, был белоснежен, отутюжен, украшен фуражкой с золотом, бакенбардами лорда Гленарвана и медным начищенным рупором. Через этот рупор он приветствовал меня, как «не поддавшегося морской стихии», и по его приказу предупредительный стюард (тоже белый и сверкающий) принес мне фужер с прекрасным портвейном. После этого я до заката, забыв про все на свете, ощущал себя Решкой, оказавшимся в кругосветном плавании…
Но когда потонуло солнце и погасла дымно-оранжевая полоса, «на душу мне легла тоска». Я заперся в каютке с плюшевым диваном, шелковыми шторками и пластмассовой полумоделью каравеллы «Виктория» на стене. Глухо дышали котлы, дребезжал графин в гнезде на полке. Было слышно, как посвистывает в бакштагах и вантах встречный зюйд-вест… Я лег лицом в подушку.
Господи, зачем я здесь? Какой-то залив, полуигрушечный пароход, ни одного знакомого лица и совершенно неизвестно, что впереди… Дома, пускай и одному, все же легче. Можно позвонить кому-нибудь, в гости позвать. И все кругом привычное, даже стены… А может, и Денис наведался бы из Москвы или Лариса из Томска. И пускай даже Тереза по старой памяти заскочит — тоже неплохо. Да и с соседкой Риммой Станиславовной можно перекинуться парой слов.
А если и снова в плен к Артуру Яковлевичу — что страшного? Вечером в шахматишки можно с кем-нибудь сыграть, телевизор в коридоре…
«Не ври, — сказал я себе. — Там ты тоже выл от одиночества. И от своей ненужности. Это сейчас тебе кажется, что было лучше. А тогда… так же, как игрушечный пароходик среди пустой и темной воды… И если вернешься — так и будет…»
Так и будет…
Старшая моя сестра — где-то на краю земли, с мужем-пограничником. Брата, с которым мы были друзьями, уже нет. А другие друзья… многих тоже теперь уже нет на свете. А до тех, кто жив, не докричишься. Сам виноват, наверно…
В конце пути поманила сказка, намекнула, будто есть еще какая-то цель, подарила кусочек Дороги… Но проводник ушел, и Дорога кончилась…
«Ладно, не скули, — сказал я себе. — Скажи спасибо судьбе и за те несколько дней с Сашкой. Все-таки глотнул радости… Не грызи подушку, и душу себе не грызи тоже…» Потом крепко выругал себя, разозлился и уснул.
Разбудило меня радио. Динамик бойко играл увертюру к «Детям капитана Гранта». Я понял, что всю ночь спал не раздевшись и что сейчас за иллюминатором синее и солнечное утро.