Ломовой кайф
Шрифт:
Он был так сосредоточен, опасаясь прозевать супостата, что даже вздрогнул, услышав, как за спиной громко чихнул и заурчал вертолетный двигатель.
— Бегом! — крикнул Ляпунов, призывно размахивая рукой. Магомада уже втаскивали в вертолет. Юрка сломя голову пересек поляну, запрыгнул в кабину, последним влез капитан.
— Газуй, авиатор! — крикнул он Топорику. — А то эта братва уже проснулась!
Юрка понял, что Ляпунов имеет в виду граждан, поддежуривавших на речке.
— Понял! Взмываю! — отозвался новоявленный пилот. —
Лопасти уже крутились вовсю, корпус слегка дрогнул, и вертолет, немного покачиваясь, стал подниматься над поляной…
— Надо же, летю! — порадовался Топорик и, накренив ротор вперед, потянул машину вперед с набором высоты.
— Угон воздушного судна при отягчающих обстоятельствах, — квалифицировал действия Топорика Ляпунов. — Куда будем сбывать похищенное, а?
— Хрен его знает! — хмыкнул Топорик. — Почем нынче в Турции наши «двушки»?
— Сколько у тебя горючки?
— До Ханкалы, возможно, хватит.
— Нам в другую сторону, не забыл?
— Дотуда точно не хватит. Границу, может, и перелечу, но только грузинскую. «Где же ты, моя Сулико?»
— Нет, «Сулико» нас не устроит. Папашу в другой стране ждут: «Пред Баку спокойно лег, пред Баку спокойно лег Каспий побежденный!»
— Ни хрена такого не слышал! — удивился Топорик. — Это из Муслима Магомаева, что ли?
— По-моему, аж из Рашида Бейбутова, если тебе это что-нибудь говорит.
— Ничего не говорит, — вздохнул Топорик. — Я и Муслима плохо помню. Молодой ишо!
— «Сулико», между прочим, еще товарищ Сталин любил слушать! — напомнил Магомад с легким благоговением. — Если б он сейчас воскрес — такого бардака никогда бы не было.
— Ну да, — скептически заметил Ляпунов, — поехали бы всем Кавказом под Магадан — и нет проблем.
— Не всем! — возмутился Магомад. — Частично. Но тогда, в сорок третьем, он лучше сделал, валлаги, чем демократы теперь! Да, увез голодными, да, морозил в поездах, да, в степь выселил. Но крови тогда много меньше было. И Грозный только немцы немного разбомбили, а не русские. Восстание тогда Гитлер готовил и резню — это вам любой старик скажет, если он, иншалла, разум не потерял. Я маленький был, но хорошо помню, что люди говорили. А теперь, когда старый стал, много зон повидал, могу сказать: всех нас, советских, надо вот так держать! Как Сталин! Иначе беспредел и бардак получается…
— Этот, «кучер», никак в себя пришел! — перебила Милка. — Может, даже что-то сказать хочет.
— Кляп-то на фига забивал? — проворчал Ляпунов, брезгливо выдергивая обслюнявленную тряпку. — Думаешь, его с воздуха услышит кто-нибудь?
Пилот вообще-то еще не очень пришел в себя, что после удара по башке, нанесенного Топориком, было вполне понятно. Он тупо хлопал глазами и пытался мотать головой, очевидно, не понимая, почему шея так плохо поворачивается.
— Говорить можешь? — спросил Ляпунов. — Чья машина? Кто вас посылал?! Отвечай, «вертушечник» поганый!
— Не розумем… — пробормотал вертолетчик невнятно.
— Слышь, Топор, — капитан повернулся к самодеятельному авиатору, — ты его по какому месту бил, а? Вроде товарищ в форме старлея российских ВВС, а говорить по-русски разучился!
— Може, пан мувит по-польски? — предположил Топорик.
— Пан Ольгерд, пшепрашам! — Ляпунов посмотрел на «пана Сусанина».
Ольгерд только хмыкнул:
— Я по-польски говорю не лучше тебя. К тому же, судя по роже, это вовсе не поляк, а литовец скорее.
— Ну, братан, я до таких тонкостей, чтоб одного западенца от другого по роже отличать, еще не дошел. Лаба дена, драугас?! — Ляпунов потряс пилота за плечо и пошлепал его по щекам. — Бибис яки? Ты, хрен собачий, очухаешься или нет?
— А на фиг он нам вообще нужен? — накренив вертолет, чтобы свернуть в постепенно сужающуюся горную долину, спросил Топорик. — Откроем дверцу — и аусвайс цум тойфель!
— Наин! Наин! — Похоже, немецкий язык даже в редакции Топорика этот гражданин быстро понял. — Наин «аусвайс цум тойфель»! Не надо, битте!
— Насчет «битге», — произнес Ляпунов, выразительно постукав кулаком о ладонь, — это мы еще посмотрим…
— «И сказала мама Фиттих: „Может быть, не надо бить их?“ — процитировал Ольгерд неизвестное народу детское стихотворение начала XX, а то и конца XIX века. — Настоящий фриц, хотя, конечно, бывший гэдээровец…
— Ну, тогда он по-русски шпрехает! Яа?
— Да… Говорью, абер зер шлехт.
— Остальные, дайне камераден, тоже немцы? Ферштеен?
— Наин! Кроатен, полен, бђмен… Розумиете? По-русски буде: хрваты, полаки, чехи…
— Добрые католики, надо думать, — хмыкнул Ляпунов. — И кто вас сюда направил? Римский папа?
— Нет, — помотал головой пленник, — мне один камерад говориль: ест работа. Айне приват организацион нужен шпециалист по пилотирунг руссишь хубшраубер. «Ми-цвайте». Опыт полет ночью и в горах. Ошень мало контракт — но ошень гроссе премиум. Фюнф унд цванциг тыща марок.
— Нехило! — порадовался за коллегу Топорик.
— И тебе сказали… Как тебя зовут, кстати? Ви ист дайн наме унд форнаме?
— Ляпунов, должно быть, с трудом припоминал сейчас основной вопросник для командиров разведподразделений, тем более что к работе на западном театре специально никогда не готовился.
— Бунке Карл.
— В фольксармее служил?
— Я, — утвердительно кивнул Карл. — Обер-лђйтнант. В отставка.
— В бундес-люфтваффе, стало быть, не взяли?
— Наин. Комиссион говориль: зи зинд айн ЭфДеЙот-региментс-секретер — шнель раус! Хотель делат бизнес…
Экс-секретарь полковой организации Союза свободной немецкой молодежи очень по-русски вздохнул, должно быть, вспоминая о том, чем закончилась его попытка вписаться в рыночные структуры объединенной Германии.