Лондон. Биография

Акройд Питер

В Лондоне и сейчас есть места, где, кажется, еще витает дух страдания. В похожем на пустырь скверике у пересечения Тоттнем-корт-роуд и Хауленд-стрит сидят в позах отчаяния одинокие люди. Совсем близко отсюда – на Хауленд-стрит, 36 – Верлен написал свое удивительное стихотворение: «Il pleure dans mon coeur / Comme il pleut sur la ville» – «Плачется в сердце моем, как дождит над городом». В этом образе серого нескончаемого дождя заключена вся одинокая лондонская тоска. Кладбище за церковью Сент-Джордж-ин-де-Ист, построенной Хоксмуром, влечет к себе несчастных и одиноких. Двор при другой церкви того же архитектора – Крайст-черч-Спитлфилдс – много лет служил местом отдыха для бродяг и душевнобольных; он был известен под названием «Чесоточный парк». На Ватерлоо-роуд близ того места, где она сходится с Йорк-роуд, был знаменитый «Угол бедности»; безработные актеры всевозможных жанров стояли там и ждали в надежде, обычно тщетной, что на них

обратит внимание агент какого-нибудь мюзик-холла. Угол этот так и остается безличным и промежуточным местом – с одной стороны мост, с другой вокзал – со своим специфическим ощущением заброшенности.

Печальными или отягощенными порой выглядят довольно-таки обширные участки города. Артура Макена странно завораживали улицы к северу от Грейз-инн-роуд – Фредерик-стрит, Перси-стрит, Ллойд-Бейкер-сквер – и место, где Камден-таун переходит в Холлоуэй. Эти части города не назовешь впечатляющими или представительными, не назовешь их и запущенными или грязными. Кажется, что они заключают в себе серый дух Лондона – то слегка дымное, слегка тусклое состояние, что было присуще городу многие сотни лет. Макен приметил «истертые, впалые ступени крыльца» (теперь они еще более истертые и впалые): «Я вижу на них знаки слез и вожделений, мук и сокрушений». Лондон всегда был обиталищем множества странных и одиноких личностей, которые, защищая свои секреты, отгораживаются от многолюдного города дверьми; здесь всегда хватало наемных комнатушек, где бесприютный и обиженный человек может найти для себя запятнанный стол и узкую кровать.

Любой истый лондонец скажет вам, что нет нужды ехать в дальние края, когда окружающий вас город повсюду хранит неизведанное; прогулка по Фаррингдон-роуд или Ледер-лейн дает столько же поводов для изумления и размышления, как любая улица Парижа или Рима. «Я не понимаю моего родного города, – могли бы вы сказать, – так зачем отправляться в поисках новизны за тридевять земель?» Лондон то и дело создает ощущение странности – стоит лишь свернуть за угол, попасть на незнакомую улицу. Как сказал Артур Макен, «воистину тот, кто не способен найти диковин, тайн, чудес, новых миров и неизведанных царств на улицах, прилегающих к Грейз-инн-роуд, не получит этих секретов нигде, даже в сердце Африки».

Часто отмечалось, что определенные улицы и участки города сохраняют свою особую атмосферу на протяжении многих поколений. К примеру, такие артерии, как Виктория-стрит и Нью-Оксфорд-стрит, – искусственные порождения XIX века, проложенные по распоряжению городских властей, что сопровождалось разрушением больших кусков старого Лондона, – до сих пор остаются безликими и несчастливыми магистралями, рождающими чувство пустоты и тоски. Улица Кингсуэй, в начале XX столетия прорезавшая гущу старинных зданий, всего-навсего скучна. Эссекс-роуд и неудачно названная Боллз-Понд-роуд [111] – зоны очевидной серости и бедности. Другим неприветливым местом была улица Шепердс-Буш-грин; в начале XX века ее называли «голой, сухой, отвратительной», и таковой она неизменно с тех пор остается.

111

Слово balls можно интерпретировать не вполне пристойным образом.

В XIX веке иные переулки и дворы мгновенно создавали впечатление нужды и порока. Воздух был «отравлен миазмами, от вони и сырости подступала тошнота, – писал Чарлз Мэнби Смит в книге „Малый мир Лондона“. – Половина оконных стекол выбита, их заменяют тряпки и оберточная бумага, а уцелевшие до того грязны, что почти не пропускают света». Эндрю Мернз пишет в книге «Горький плач обездоленных Лондона»: «Приходится спускаться по гнилым ступеням, которые при каждом шаге грозят подломиться… Приходится ощупью пробираться по темным и грязным коридорам, кишащим паразитами». Какой след оставляют подобные места на теле города? Кому это ведомо? «В этом тесном углу, где крыши, просев, ежатся и жмутся друг к другу, точно хотят утаить свои секреты от опрятной улицы, которая совсем рядом, живут такие мрачные преступления, такие беды и ужасы, о каких и шепотом-то не скажешь».

Диковинно гнетущей и скрытной атмосферой отличаются окрестности тюрем. Возможно, именно поэтому весь район, охватывающий Саутуорк и Боро, столетиями производил впечатление низости и скорбности. Тюрем там было сосредоточено немало, в их числе такие знаменитые, как Маршалси и тюрьма Королевской скамьи, и, как пишет Уолфорд в «Лондоне старом и новом», «во всех лондонских пригородах нет другого места, которое выглядело бы настолько же зловещим, печальным и несчастливым… В этих старинных закоулках сохранился запах прежних эпох, подобный гнилостному, – сумрачная спертость… всяческое старье, сбитое в случайную кучу

и оставленное разлагаться без всякой помощи». Такая атмосфера, совершенно не похожая на остальной Лондон, сохранилась здесь и поныне. Восточный Актон, который соседствует с тюрьмой Уормвуд-Скрабз, – пример современного лондонского района, живущего в тени тюряги.

Смерть тоже порой отбрасывает тень на тот или иной участок города. Источниками необъяснимого мрака и угнетенности могут становиться, кроме того, виадуки и перекрестки. В начале XX века молодой лондонец Ричард Черч так охарактеризовал один перекресток к югу от Темзы близ Баттерси-роуд: «Зловещий перекресток, называемый Лачмир, где меня всегда охватывает страх».

От некоторых других улиц и мест явственно веет нуждой. На железных скамьях, которые как стояли, так и стоят через равные промежутки вдоль набережной Виктории, ежевечерне и еженощно сидят, глядя вниз на реку или вверх на небо, одинокие люди. В 1908 году Г. Дж. Уэллс, пройдя по набережной, писал: «Вот бедная старуха в поношенной до неприличия соломенной шляпке, косо сидящей поверх ее сонного лица; вот молодой клерк, в отчаянии уставившийся в пустоту; вот грязный бродяга; вот бородатый почтенный господин в сюртуке, но без воротничка; особенно отчетливо запомнились мне одна длинная мертвенно-бледная шея и бескровное откинутое назад лицо в душной власти какого-то кошмара». Бродяги по-прежнему тут как тут, но более тревожное зрелище – молодые люди, сидящие в полной «отключке» или «отвязанности». На иных мужчинах средних лет – костюмы, которые некогда были вполне пристойными, но теперь износились настолько, что потребность их надевать будит жалость; иные старые женщины притаскивают сюда все свои земные сокровища в полиэтиленовых сумках. Набережная дает прибежище им всем и, без сомнения, будет давать его еще не одно столетие.

Переулки, отходящие от Друри-лейн, славились царившей в них нищетой. Улица Саммер-гарденз зимой являла собой картину заброшенности, канавы по ее краям были полны замерзшей грязи. Здесь жило много торговцев фруктами, и узкая дорога была усыпана бумажными апельсинными обертками с их тачек. Чарлз Бут пишет: «На улице валяется дохлая собака, поблизости две дохлые кошки, сцепившиеся так, словно они задрали одна другую. Все три уплощены множеством переехавших их колес, и мороз сделал их, как и все прочее здесь, твердыми и безвредными». По мостовой, кроме того, в большом количестве были рассыпаны объедки и хлебные крошки, что, по словам Бута, является в Лондоне «вернейшим признаком крайней бедности».

Печальной известностью пользовалась и омрачаемая соседством тюрьмы улица Уайткросс-стрит (ранее – Уайткросс-плейс). «Говорят, Господь все сотворил, но мне что-то не верится. Уайткросс-плейс – не его работа». А если не его, то чья? Кто был «создателем грязных улочек и тлетворных переулков»? О Клиффордс-инн на Чансери-лейн, где издавна царили юридическое крючкотворство и волокита, Уолфорд пишет: «Это крохотное местечко породило, думаю, больше горя, чем любое из многолюднейших графств Англии». От старинных помещений здесь ныне остались только ворота и проход. В древнем прямоугольнике был построен дом со сдаваемыми внаймы квартирами, и в 1913 году Вирджиния и Леонард Вулфы отметили, что здесь «невероятные сквозняки и грязь… и всю ночь идет неторопливый нежный дождик из сажи, так что если ты сидишь и пишешь у открытого окна, ты не успеваешь кончить страницу, как сажа покрывает ее тонким налетом».

Окрестности церкви Олд-Сент-Панкрас и кладбища при ней много веков были зоной запустения. В XVI веке Джон Норден предостерегал: «Здесь не следует ходить в позднее время»; ныне, в начале XXI века, участок опоясан железнодорожными арками, под которыми расположились маленькие гаражи и авторемонтные предприятия. Немалую долю его составляют пустыри. Улица Суэйнз-лейн, идущая под уклон от стен Хайгейтского кладбища к большому холму на Хемпстед-Хите, который носит название Парламент-хилл, считается несчастливой. Местная печать и местные историки исследовали улицу и ее окрестности в этом плане, но без большого успеха, если не считать сообщений о необъяснимых (или, точнее, необъясненных) «явлениях»: «В подворотне в конце Суэйнз-лейн я увидел фигуру, похожую на призрак». В течение недель после того, как в феврале 1970 года эти сведения были опубликованы в «Хемпстед энд Хайгейт экспресс», своими страхами принялись делиться другие местные жители: «Около года назад мы с моей невестой увидели чрезвычайно странное существо. Оно просто-напросто плыло по воздуху через дорогу. Я рад был узнать, что его заметили не одни мы… насколько я знаю, призрак всегда имеет вид бледной фигуры и является вот уже несколько лет… высокий мужчина в шляпе, пересекающий Суэйнз-лейн… Вдруг боковым взором я уловил какое-то движение… приближалось к нам, выходя из ворот, и мы со всех ног бросились бежать по Суэйнз-лейн… Со мной тоже случилось странное происшествие у нижнего конца Суэйнз-лейн… Мой совет – темным вечером по возможности избегать Суэйнз-лейн».