Лондон
Шрифт:
А это было ошибкой. Он вовремя увернулся, и колено только задело бедро, но графиня почувствовала, как его тело сперва свело судорогой, а следом затопило великой яростью. У нее в голове будто вспыхнул красный сигнал опасности, напомнивший о древней, первобытной эпохе, и она отчетливо поняла, что ему хватит сил убить ее одним мощным ударом.
Но он не убил. Отпустив одну руку, отвесил такую пощечину, что у нее запрокинулась голова. Затем схватил в охапку, пересек комнату и швырнул на постель. Через секунду он уже был сверху, пригвоздив ее намертво.
– Сейчас я вам покажу, кто тут хозяин, – выдохнул он.
Из дальнейшего ей, несмотря на боль, запомнилось
Лорд Сент-Джеймс не изнасиловал графиню по той простой причине, что ни закон, ни традиция не позволяли применить это слово в случае, когда жертвой оказывалась жена. С дикарской внезапностью он распахнул и сорвал ее халат. Затем, отвлекшись только на свои штаны, овладел ею так свирепо, что она вскрикнула, и повторил со всей силой, и еще, снова и снова.
Ей было больно, отчаянно больно. Пульсирующая боль от удара поселилась и в лице. В рту появился привкус крови. Не менее ужасным, чем боль, было испытанное насилие, унижение. Она едва не закричала слугам. Кто-нибудь из лакеев не мог не услышать. Но что они могли сделать? Схватиться с мужем и лишиться места? В любом случае она была слишком горда, чтобы позволить им видеть. Вместо этого собрала все оставшиеся силы и вступила в схватку.
Она никогда не дралась, но сейчас уподобилась дикой кошке. Царапалась, брыкалась, кусалась, но все впустую, и оставалась целиком во власти крупного, тяжелого мужчины, взгромоздившегося сверху. А он собирался доказать свое господство. Он был графом, она – его женой. Ее титул, дом, карманные деньги, а нынче и тело, как он доказывал, – все принадлежало ему. И так как Бог сотворил его мужчиной, а ее женщиной, он обладал в конечном счете физической силой для подчинения и истязания.
– С сегодняшнего дня вы будете моей по моему приказу и как я захочу, – бросил он холодно, когда закончил.
Затем покинул спальню.
Капитан Джек Мередит дрожал на деревянной скамеечке. В маленькой камере было холодно. В свете свечного огарка, теплившегося огоньком на деревянном столе, видна была почти каждая трещина в старых каменных стенах. Капитан уже два часа обдумывал свое положение и неизменно приходил к одному: выхода нет.
Он находился в Клинке.
В георгианском Лондоне имелось несколько долговых тюрем. Самыми крупными были Флит за Ладгейтом и Маршалси в Саутуарке. Но обе они, как часто бывало, в тот день оказались забиты, и его отправили в ближайшую каталажку, где нашлось место, то есть в Клинк. Маленькая средневековая тюрьма вестминстерских епископов всегда считалась неприглядной. Всего несколько камер, сохранившихся с феодальных времен, когда епископы заправляли Вольностью Клинка и борделями в Бэнксайде. С эпохи Тюдоров и Стюартов там побывали некоторые раскольники и предполагаемые изменники, но большей частью тюрьма предназначалась для должников.
Георгианский Лондон был суров к должникам. Если кредиторы заручались решением суда – а в случае с Мередитом так и поступили, – то вас хватали без предупреждения и помещали в тюрьму. Человек оставался там, пока не выплачивался долг. Бывало, что навсегда. А какова она, тюремная жизнь? Именно этот вопрос занимал Джека Мередита, когда он услышал скрежет большого ключа, проворачивавшегося в замке, и через миг осознал, что дверь камеры медленно отворяется. Кто бы там ни пришел,
Первым показался кончик носа.
Нос, чей бы он ни был, выглядел знатно. Уже кончик намекал, что это нос с нешуточным продолжением, не допускающий отношения легкомысленного. К моменту, когда тот наполовину просунулся в дверь, пугающие масштабы органа сделались очевидными. Но когда этот выступ явился во всей красе, на нее осталось только глазеть в предположении, что мир еще не видывал ничего подобного.
За носом, как бы участвуя в процессии, последовали два скорбных глаза. Затем парик, настолько потрепанный, что впору было пол подметать. И наконец согбенная фигура предстала целиком, обратившись к капитану со словами:
– Эбенезер Силверсливз, сэр, к вашим услугам. Начальник Клинка.
Должность эта, как многие ей подобные, передавалась по наследству. До Эбенезера презренной властью над маленькой тюрьмой располагал его отец, а еще раньше – отец отца. Быть может, это было у них в крови, ибо еще до того, когда их род обитал в Рочестере, они служили либо мелкими клерками, либо тюремщиками. Собственно, с тех самых времен, четыре века назад, когда Джеффри Чосер встретился с Силверсливзом в суде. И тем не менее начальник тюрьмы Эбенезер Силверсливз был совершенно серьезен в своем предложении услуг Мередиту. Такие узники, как капитан Мередит, были ему по душе.
В Клинке, как в большинстве тюрем, действовали очень простые правила. Хлеб и воду можно было попросить. За все остальное приходилось платить Эбенезеру.
– Боже, сэр! – заводил он речь. – Такому джентльмену здесь не место!
Он с отвращением показывал на тесную и темную камеру. Затем объявлял, что по соседству есть помещение намного удобнее – остатки епископского дворца; в зависимости от средств джентльмена ее можно заполучить по шиллингу или двум в день. И джентльмену, конечно, не обойтись без изысканного обеда и бутылки вина. Не пройдет пары дней, а он уже заживет как дома! Разумеется, не бесплатно.
Но чем мог расплатиться задолжавший джентльмен? Изобретательности Силверсливза не было границ. В каком бы упадке ни пребывали дела, у высоких джентльменов всегда находились при себе какие-нибудь ценные вещи. Золотые часы, кольцо – он готов их продать и моментально вручить большую часть суммы. А еще лучше направить в дом джентльмена гонца, который тайком умыкнет из-под носа у кредиторов вещицы помельче. Кроме того, у джентльменов есть друзья. Долг они не заплатят, но часто готовы создать джентльмену, оказавшемуся в заключении, скромные удобства. Когда все эти средства исчерпывались, Силверсливзу еще было чем услужить. Можно продать ваш прекрасный камзол и заменить другим, вполне годным; выручки хватит на несколько недель. Он и парик пристроит, если понадобится. И даже когда будет продано все до нитки и отвернутся друзья, для нищего вроде вас всегда найдутся подходящая темная камера и питательная диета в виде воды и хлеба, способные поддерживать вас столько, сколько сумеете прожить.
– Дайте мне джентльмена, обобранного кредиторами, – говаривал он детям, – и я покажу вам, как спустить с него шкуру.
Поэтому, когда капитан Мередит сказал, что денег у него сейчас нет, услужливый Эбенезер нимало не огорчился. Не успел Мередит вывернуть карманы, как заботливый тюремщик высмотрел металлический кружок. Театральный жетон, даровавший владельцу право посещать театр в Ковент-Гардене на протяжении сезона.
– За это, сэр, можно выручить несколько фунтов, – заявил он. – Вам-то оно сейчас вряд ли понадобится.