Лондон
Шрифт:
Она состроила печальную мину:
– Но как?
– Клянусь Богом, я положу этому конец, – заявил он.
– Вы в тюрьме, – напомнила она. – И ничего не можете сделать. – Выдержав паузу, графиня мягко спросила: – Джек, вы и правда готовы меня защитить?
Он посмотрел на нее, припомнил ее письмо и не сумел отделаться от мысли, что здесь не без притворства, но даже это не спасло его от мощного прилива желания защитить. Женщина, внимательно наблюдая ним, деликатно вклинилась в его размышления:
– Джек,
– Этому не бывать, – произнес он низким голосом.
– Джек, в таком случае есть возможность спастись нам обоим. Но придется платить. – Она улыбнулась, чуть обозначив грусть. – А раз я не знаю истинной глубины вашей любви, то не могу и понять, готовы ли вы закрыть счет.
– О чем вы говорите?
Графиня пристально взглянула на него. Затем вдруг показалось, что она вот-вот зальется слезами.
– Вы не догадываетесь?
Мужчина молчал.
Она вздохнула:
– Джек, я дошла до предела. Мне больше не вынести в одиночку. И я не хочу. – Она потупилась, как бы стараясь не пересечься взглядом. – Если мне суждено жить, то только с вами.
Капитан Мередит помолчал, подумал и принял решение. Он осознал, что графиня пришла ради сделки. Но она была красавицей, попавшей в беду, а ему, Бог свидетель, больше было некуда податься.
– Я ваш навеки, – произнес он.
Тогда она изложила свой план.
Флеминг уставился на покрытие Флит-стрит и качал головой. Он позабыл о мощении.
Лондонские улицы разительно отличались по качеству. Общественного дорожного строительства в городе не было – торговцы и резиденты сами несли ответственность за мостовые на своих улицах, и каждый платил за свой участок. Поэтому в нищих кварталах переулки и улицы напоминали помойки, но жители крупных проспектов часто настаивали на приличном покрытии. И вот решили замостить Флит-стрит лучшим булыжником. А бедному Флемингу только что назвали цену.
– Пятьдесят фунтов! – Он потерянно взирал на место, где предстояло быть новому эркеру. – Что ж, придется с этим повременить, – вздохнул он. – Хорошенький Майский праздник, доложу я тебе. И плохо то, что денег я не достал.
– Пора тебе навестить леди Сент-Джеймс, – сказала жена. – Тридцать фунтов тебе задолжала!
– Похоже на то, – согласился Флеминг. Ему не хотелось тревожить такую знатную леди, и он боялся, что та разгневается.
– Но выбора-то нет, – мягко заметила жена.
Он пришел на Ганновер-сквер в четыре часа дня. Надел свое лучшее коричневое пальто, не по погоде теплое, и парился под шляпой. С замиранием сердца приблизился он к внушительной двери, выходившей на площадь; мимоходом отметил, что дом охранялся страховой компанией «Сан», и позвонил. Вышел лакей. Но не успел Флеминг спросить, дома
Флеминг был бы меньше обескуражен, если бы знал, что в аристократических домах даже джентльмен, лично знакомый с хозяином, а тем более с такой знатной особой, как граф, едва ли имел возможность, явившись неожиданно, пообщаться с кем-то выше дворецкого или секретаря его светлости. Он побрел на задворки, пачкая выходное пальто, подошел к входу близ кухонь.
Там, уже дружелюбнее, ему сообщили, что дома нет ни лорда, ни леди Сент-Джеймс. Предположение, что они, вернувшись, удостоят его беседы, было встречено укоризненным смехом.
– Оставьте ваш счет и ступайте себе, – посоветовали ему.
Но Флеминг явился не за этим. Поэтому он вернулся на площадь, занял позицию возле почты, где в ожидании томились портшезы, и стал наблюдать за семнадцатым домом. Через полчаса его терпение было вознаграждено: к двери подъехал элегантный экипаж с гербом де Кеттов. Флеминг устремился вперед.
Грум уже был у дверцы. Он выставил ступеньку и протянул руку, помогая пассажирке выйти. Флеминг не видел ее лица, ибо то было скрыто под шелковым шарфом, но не сомневался, что это леди Сент-Джеймс. Чуть заступив ей дорогу, он отвесил нижайший поклон:
– Леди Сент-Джеймс? Я Флеминг, миледи, пекарь.
Он обнадеженно улыбнулся. Леди с прикрытым лицом ничем не показала, что узнала его. Ему почудилось, будто она собралась пройти мимо, но он, сам того не сознавая, преграждал ей путь.
– Миледи по доброте своей соизволила… – начал он, и грум, повернувшись, высокомерно махнул рукой:
– Проваливай отсюда!
Флеминг краем глаза отметил, что кучер спускался с козел.
– Да я же Флеминг, миледи, – попытался он вновь и, смешавшись, вынул свой счет.
Утром он снял с него копию, проявив чудеса каллиграфии, но ладони вспотели, и он вдруг увидел, что чернила потекли, испачкали пальцы, и размокший счет представлял собой жалкое зрелище. Леди Сент-Джеймс моментально отпрянула.
– Миледи, прошу вас, – выпалил он и шагнул к ней.
Кнут кучера щелкнул над самым ухом. Не тронул, нет. При желании кучер сумел бы сшибить с его носа муху и не задеть. Однако звук был сродни пистолетному, и Флеминг так испугался, что подался вперед, поскользнулся на булыжнике и начал валиться. Пытаясь удержаться на ногах, он в падении схватился за что-то мягкое.
Это был кончик шелкового шарфа леди Сент-Джеймс. В следующий миг Флеминг ахнул, глядя в ее обнажившееся лицо.
Леди Сент-Джеймс не стала вновь прикрывать свои синяки. Она с презрением отвергла даже бегство от пекаря. Взамен она уделила ему толику внимания, которого он жаждал.