Лондонские поля
Шрифт:
Которая началась с самой планеты и фантастического ее coup de vieux [55] . Вообразим временной промежуток, отпущенный земле, в виде вытянутой вперед руки: один-единственный удар наждачного круга по ногтю среднего пальца — и человеческая история стерта. Мы пробыли здесь недолго. И заставили поседеть эту землю. Когда-то она казалась вечно юной, но теперь стареет так же быстро, как наркоманка. Как свечка, лишенная воска, — практически голый фитиль. Господи, да разве вы не видели ее совсем недавно? Мы привыкли жить и умирать безо всякого понимания того, что планета стареет, что мать-земля стареет. Мы привыкли жить вне истории. Но теперь мы все приближаемся к конечной станции. Теперь все мы внутри истории, в этом никакого сомнения, мы на переднем ее крае, и
55
Катастрофическое старение (фр.).
Николь нашла стул, села и вложила открытку в плотный конверт, который прихватила с собой как раз для этой цели. Она надписала адрес Гаева офиса (представив себе его лицо, отраженное в дисплее и сплошь испещренное зеленоватыми циферками). В мужском своем бумажнике Николь нащупала наконец последнюю измятую марку. Когда она ее лизнула, ей вдруг вообразилась стоящая впереди очередь в почтовом отделении, устремленная к зарешеченному окошечку и к маячащей за ним тени, вроде бы увенчанной тюрбаном. Но в тот же миг она встряхнула головой, осознав, что это письмо будет последним, которое она когда-либо отправит, а эта марка — последней, которую она когда-либо лизнет. Славно, славно. Очереди за марками (да и вообще все очереди без исключения) приводили Николь в ярость, которая не отпускала ее на протяжении целого дня. Покупаешь тысячи марок, а на следующей неделе цены на почтовые услуги повышаются снова. Все, с этим покончено. Славно: еще одна из жизненных забот — еще одна из куч жизненного дерьма — исчерпана до самого донышка. Разгребла, слава богу.
В перспективе некоторой опасности для своих финансов Николь, завладев черным таксомотором, отчалила, направляясь вверх по Уэстуэй, туда, где назначена была встреча за ленчем.
— Как-то раз, — сказала она наудачу, — мне довелось переспать с иранским шахом.
Николь помолчала. Кит поморгал и кивнул. Она давала ему время разобраться с датами: в год смерти шаха ей было четырнадцать [56] . Но он, конечно же, ни в чем таком разобраться не мог.
56
Последний шах Ирана, Мохаммед Реза Пехлеви, умер в 1980 г. Легко видеть, что Николь Сикс родилась 5 ноября 1966 г. Очередные три шестерки (одна из которых перевернута)!
— Мне тогда был двадцать один год. Иранский шах, Кит. Не кто-нибудь.
— Ну да, башка в полотенце, — сказал Кит подчеркнуто строго.
Она искоса на него посмотрела.
— Но они же все помешаны на религии, — продолжал он.
— Да нет же, нет! Это было до революции. Этот шах… этот шах, Кит, был все равно что король. И притом до крайности развратный. Ты что, Кит, никогда не слыхал о Павлиньем троне? Ну ладно. Он, понимаешь ли, рыскал по всему свету, отыскивая самых славных, самых горячих молоденьких женщин, и платил им по куче денег, чтоб затащить к себе в постель. Это совершенно незабываемый опыт.
В этот момент к их столику подошел официант, обтянутый темным костюмом, и, потирая руки, спросил:
— У вас все в порядке, сэр?
— Угу, — сказал Кит. — Слышь, Акбар, ты бы дал нам поговорить спокойно, а?
Когда она сюда явилась, он уже поджидал ее, флегматично восседая в самом уютном местечке погруженного в полумрак ресторана. Накануне, когда она предложила Киту угостить его ленчем, где ему будет угодно, он, не колеблясь ни секунды, выбрал «Беженцев из Кабула». После некоторых расспросов Кит снизошел до объяснения, описав этот ресторан как то место, где можно — за приемлемую цену — ощутить дуновение Востока. «Афганцы, блин, — добавил он. — Ну подумай, разве может хоть что-нибудь быть лучше доброго остренького карри? Да ни в коем разе!»
Когда Николь подошла к столику, убийца и не подумал встать. Она не могла понять, что тому причиной — то ли освещение, то ли то, что он уже успел съесть, то ли какое-нибудь обыденное бедняцкое недомогание, которое его скрутило, — но лицо у Кита было совершенно желтым. Желтизна эта была точь-в-точь такой, что окружает заживающий подбитый глаз. «Не стесняйся, милая», — сказал он, с трудом разжимая кулак и указывая ладонью на стул,
— Я в одиночестве завтракала в то утро у Пьера, это в Нью-Йорке, — так чуть позже Николь возобновила свой рассказ. — Было у меня в те годы такое обыкновение. Ко мне подошли двое — оба смуглы, узколобы, но отменно вежливы и превосходно одеты. Ну, естественно, комплименты, то да се, а потом вручают они мне конверт. В конверте — вексель на пятьдесят тысяч долларов и билет до Тегерана и обратно, с открытой датой. Провести одну ночь с Павлином. Я позже узнала, что у шаха было множество таких команд, разбросанных во всем крупнейшим городам мира. Их задачей была, Кит, вербовка: они поставляли шаху дылд-старлеток из Лос-Анджелеса, наибледнейших блондинок из Стокгольма и Копенгагена, фантастически умудренных в сексе гейш из Токио и Осаки, истеричных заводных красоток с пляжа Копакабана, что в Рио-де-Жанейро. Ты только подумай! Весь наш необъятный мир был его борделем. Вот уж империализм так империализм! Я вот что имею в виду: на каком, по-твоему, основании он смел такое проделывать?
При этих ее словах Кит выставил вперед указательный палец и покачал им, выражая таким образом свое несогласие. Было совершенно очевидно, что все его симпатии по-прежнему оставались на стороне шаха. Он сидел, сгорбившись над своей тарелкой, и ложка в его руке покачивалась, выписывая замысловатые фигуры, пока он дожевывал очередную порцию. Дым у него повалил теперь и из носа, когда он проговорил:
— Да ну. Ведь для него… для короля-то, для башки в полотенце, в этом не было ничего такого особенного, ни в коем разе. Древние привилегии, ясное дело. Право, доставшееся по наследству, из самой что ни на есть глубины веков. С незапамятных времен…
— С незапамятных времен! С незапамятных времен? Нет, Кит, — сказала она с мягкой настойчивостью. — Отец шаха был всего лишь простым армейским капралом, прежде чем совершил свой переворот. Простолюдин, Кит, чистейшей воды простолюдин. Павлин родился совершенно нищим. Понимаешь, о чем я? Просто воля и удача. Прорваться наверх может каждый. И ты можешь. На самый верх.
Кит медленно опустил голову и, нахмурившись, уставился куда-то вправо. Николь по губам считывала его мысли. ТВ. Вечерние платья. Шик-блеск. Юл Бриннер. Кит в подобающем пышном убранстве. Шах Актона. Кит Ирана. Он отправил себе в рот очередную ложку и принялся ее смаковать. Дым теперь шел у него из ушей.
— Ну и я, конечно же, согласилась. Пятьдесят тысяч баксов по тем временам были суммой далеко не маленькой. А еще я была заинтригована. И ничем не связана. Помнишь те ролики, где я рекламировала солнечные очки?
— Еще бы! Я никогда…
— Вот так я тогда выглядела. Сановные эти сводники вручили мне чудные подарки — драгоценности, Кит, — и сказали, что дадут о себе знать. Какое-то время ничего не происходило. Потом — звонок, лимузин, еще подарки, и — в аэропорт Кеннеди.
— Нью-Йорк? Славное местечко. Люблю, — сказал он и стал жевать дальше. То ли у Николь фантазия разыгралась, то ли и в самом деле дым теперь повалил у него даже из глаз?