Лорд Хорнблауэр
Шрифт:
Барбара была готова — в белой парче она выглядела торжественно, как статуя. Сравнение со статуей было не совсем случайным: Хорнблауэру вспомнилась статуя Дианы (если это была Диана), виденная им недавно — с полой туники, перекинутой через левое плечо, точно также, как шлейф у Барбары. Обсыпанные белой пудрой волосы придавали ее лицу несколько холодное выражение, макияж и перья не слишком подходили к стилю. Коммодор еще раз вспомнил про Диану. При виде Хорнблауэра Барбара улыбнулась.
— Самый красивый мужчина во всем британском военно-морском флоте, — сказала она.
В ответ он неуклюже поклонился.
— Я лишь стараюсь быть достойным своей леди.
Она взяла его за руку и встала рядом
— Ну, как мы выглядим? — спросила она.
— Повторюсь, — сказал Хорнблауэр, — я стараюсь быть достойным тебя.
Глядя в зеркало, он увидел, что Браун и Геба глазеют на них сзади, а отражение Барбары улыбается ему.
— Нам нужно идти, — сказал она, пожимая его руку, — мне не хотелось бы заставлять монсеньора ждать.
Им нужно было пройти с одного конца Отель де Виль на другой, минуя коридоры и фойе, в которых толпились одетые в мундиры всех родов войск люди — интересно, в силу каких обстоятельств это ничем не примечательное здание было выбрано в качестве дома правительства, резиденции регента, штаб-квартиры экспедиционного корпуса и эскадры — причем всех их вместе. При их приближении люди офицеры отдавали честь и почтительно расступались в стороны — Хорнблауэр обратил внимание, что приветствуя в ответ выстроившихся по обоим сторонам людей, он сильно напоминает королевскую особу. Это подобострастие и подхалимство очень отличалось от сдержанных знаков уважения, которые окружали его на корабле. Барбара шествовала рядом с ним, взгляды, которые искоса бросал на нее Хорнблауэр, убеждали его, что она старательно борется с проявлениями искусственности в своей улыбке.
На него нахлынул поток нелепых мыслей: ему хотелось быть простым, незатейливым человеком, который непритворно и безыскусственно радовался бы неожиданному прибытию жены, разделил бы с ней удовольствие без всяких самокопаний. Он знал о своей глупой приверженности поддаваться воздействию временных импульсов, и даже если они не существовали нигде более, как в его причудливом воображении, то от этого совершенно не утрачивали своей силы. Его мозг работал как плохой корабельный компас, не вполне выверенный, стрелка которого мечется и вращается при малейшем изменении курса судна, и в ответ на попытку внести коррекцию крутится еще сильнее, а тем временем судно, направляемое рукой бедолаги-рулевого, разворачивается назад, или, описав циркуляцию, входит в свой собственный кильватерный след. Он чувствовал, что также входит сейчас в свой кильватерный след. Хотя ему было известно, что вся сложность отношений с женой возникает по его собственной вине, что ее чувства к нему были бы простыми и недвусмысленными, не рассматривай он их под искривленным углом — это ничего не меняло, напротив, только усугубляло его внутренний сумбур.
Он пытался отогнать от себя меланхолию, уцепиться за какой-нибудь несомненный факт, чтобы обрести почву под ногами — и внезапно в его сознании, с ужасающей четкостью — как дергающаяся голова повешенного во время казни, которую ему довелось видеть однажды — всплыло одно из самых главных событий. Барбаре еще не сказали об этом.
— Дорогая, — сказал он, — ты еще не знаешь — Буш мертв.
Рука Барбары сжала его руку, но на лице ее по-прежнему застыло выражение улыбающейся статуи.
— Он был убит четыре дня назад, — продолжал он твердить, словно безумный, которого решили наказать боги.
Надо было совершенно сойти с ума, чтобы говорить об этом женщине в тот самый момент, когда нога ее вот-вот переступить порог королевских покоев, но Хорнблауэр ни в коей мере не догадывался о своем проступке. И все же в последний момент ему хватило проницательности, чтобы понять то, чего не мог понять прежде: что это один из важнейших моментов в жизни Барбары, что тогда, когда она одевалась, улыбалась ему в зеркале, сердце ее пело в предвкушении этой минуты. В его непонятливую голову не могла прийти мысль, что ей может нравиться все происходящее, что ей доставляет удовольствие вплывать вот так в сверкающую залу под руку с сэром Горацио Хорнблауэром, человеком дня. Он почему-то считал само собой разумеющимся, что она относится к подобным церемониям с тем же чувством снисходительного терпения, которое присуще ему.
— Их превосходительства губернатор и миледи Барбара ‘Орнблоур, — проревел мажордом у двери.
Все взгляды устремились на них. Последнее, что почувствовал Хорнблауэр, прежде чем его засосала трясина исполнения общественных обязанностей, было ощущение, что он в каком-то смысле испортил жене вечер, и в душе его шевельнулась обида — не на себя, а на нее.
Глава 15
Прибывшие солдаты милиции, все еще зеленые от морской болезни, хлынули из переполненных транспортов на берег. Облаченные в алые мундиры, они производили несколько лучшее впечатление, чем обычная толпа: умели строиться в шеренги и в колонну, довольно ловко маршировали вслед за полковым оркестром, хотя и не могли удержаться от того, чтобы не вертеть головами, глазея на чудеса заграничного города. Однако при любой возможности они напивались до бесчувствия, приставали к женщинам — когда безобидно, а когда и с насилием, были повинны в воровстве и хулиганстве, и во всех прочих пороках, присущих не знакомым с дисциплиной войскам. Офицерам (одним из батальонов командовал граф, другим — баронет) не хватало опыта, чтобы держать в руках своих людей. Хорнблауэр, предвидя поток жалоб со стороны мэра и городских властей, был обрадован прибытием транспортов, доставивших обещанные два кавалерийских полка ополчения. Они представляли собой конные части, необходимые для аванпостов, так что теперь у него появилась возможность отправить свою маленькую армию в поход на Руан, и, собственно говоря, на Париж.
Когда пришли новости, он завтракал вместе с Барбарой. Она, облаченная в серо-голубой домашний костюм, варила кофе в серебряном кофейнике, он же помогал ей приготовить яичницу с беконом: содержать прислугу все еще не представлялось возможным. Прежде чем отправиться завтракать, он посвятил три часа напряженной работе, и был все еще слишком озабочен своими проблемами, чтобы с легкостью перенестись из атмосферы войны к уюту семейного очага.
— Спасибо, дорогой, — сказал Барбара, принимая от него блюдо.
Раздался стук в дверь.
— Войдите! — крикнул Хорнблауэр.
Это был Доббс — один из немногих, кто пользовался привилегией стучать в дверь, когда сэр Горацио завтракает вместе с супругой.
— Донесение из войск, сэр. Лягушатники ушли.
— Ушли?
— Снялись и ушли, сэр. Кио прошлой ночью двинулся к Парижу. В Руане нет ни одного французского солдата.
В рапорте, который Хорнблауэр взял у Доббса, излагалось все то же самое, только более формальным языком. Бонапарт, должно быть, испытывал страшную нужду в войсках для защиты своей столицы — отзывая Кио, он оставлял всю Нормандию беззащитной перед захватчиками.
— Нам нужно идти за ним, — обращаясь к самому себе, сказал Хорнблауэр, затем, повернувшись к Доббсу, добавил, — передайте Ховарду… нет, я приду сам. Прошу простить меня, дорогая.
— Разве у тебя нет времени на то, чтобы выпить кофе и позавтракать? — резко произнесла Барбара.
Борьба, отражавшаяся на лице Хорнблауэра была такой явной, что она рассмеялась.
— Дрейку, — продолжила она, — хватило времени на то, чтобы закончить игру и побить испанцев. Я читала об этом в школе.