Лоскутная философия
Шрифт:
Да и, в конце концов, пусть Бердяев был прав и пусть "двери" "открыты", многие ли в открытые "двери" входят? К Богу нельзя войти, а потребно врываться как в исступлении. В здравой памяти, благонравно, рационально, в "двери" те не войдёшь, увы, - этак входят лишь в залы всяких конгрессов да в рестораны, чтоб провести там, сытно и умно, некий период мыслящей жизни. Только и это вряд ли понятно многим "духовным аристократам" вроде Бердяева, для каких "необычного" нет в событии, что Христос будет биться в агонии на Голгофском кресте веками.
538
Все зовы Ницше к битве со слабостями в самом себе быдло приняло санкцией на гонение сильным слабых.
539
Женомужское. Правда боится взгляда в упор, видна она только промельком. Откровения
"Сей мир" плод знания; в нём приемлют лишь то, что прочно, что неслучайно. В "сём миру" не роса есмь, а знание, что роса - конденсат; в "сём миру" больше значит наука, а не живое. В "сём миру" важно общее, что присуще всем росам. Знание, мнил философ, знание общего, так как сущность знать сложно, не отделяя от познающего, сущность этим казня. Потому всяк отдельный факт пуст, по Канту; факт формирует закономерность, коя и значит. Нет, скажем, Леры; есть она, лишь поскольку в ней общие, всем присущие свойства: груди, влагалище... да и те признаются, если ответствуют принципам, каковым им быть. Всё, что сделал мужчина, хвастая мозгом при убеждении, будто женщины дуры, - смял бесконечность в метр человека и закатал рай в вульву. Кончим с мышлением по мужскому сценарию, что низводит жизнь в нормы. Канем в феминность: в ней мыслит тело; женское тёмно, непонятийно, страстно, стихийно, чтоб сохранить Жизнь в мире понятий. Путь мужчин - усреднение, общность, стандартизация. Все мужчины суть рота, ксеренная под ротного.
Либо буйный рай Жизни - либо закатанный под асфальт мир формул. "Капля того, что чувствую, - пояснила пророчица, - обращает ад в рай". Вот так.
Предпочтём фаллом'eтрии - вульву Жизни. Жить, а не знать жизнь. Жить, но без разума. В нас для этого изначальная и живая среда - любовь, что сопутствует истине. Станем мыслить вне логики, станем петь звероптицами; вспомним рай, что провидится как среда естества, и выкрикнем первозданной губой, восторженно, о божественных тайнах. В косноязычьи - важное и живое нам. Это речь недуального мира, неполового, мира непадшего. Канем в области, где царит не заезженный "здравый смысл", но хаос, полный потенций.
Вчувствуйся в стылось мёртвого мира и, бросив прежнее, подготовься к Иному. Стань, чем ты можешь быть, но не есть. Прочь из риз мёртвой кожи вместе с нарядами от кутюр. В эдем.
540
"Добро должно быть с кулаками" - перл эры, когда покоряли атом и космос, раскрепощались телом и духом и ликовали от благоглупостей, эры шумных "общественных резонансов", когда не вожди впредь (Сталин скончался) определяли, по поводу и во имя чего испытывать энтузиазм, но люди, свергнувшие "культ личности", зажигались вдруг сами некой проблемой и в бесконечных нравственных, да притом всенародных яростных дискурсах разбирались с ней... О, проблем не решали. Попросту массы, страстно, без удержу по пол-года крича, обвиняя друг друга, вдруг выдыхались, и им казалось: если добавить более нечего, то вопрос разрешён. "Добро с кулаками" вспомнилось, когда вздумали корчевать пни "зла", что остались от царского строя и уцелели при большевизме. "Добрые" массы, вылезшие из-под тени диктатора, 'oжили для древнейшего долга каждого - претворять "добро" и прокладывать путь "добру". Мнилось, что при диктаторе помогать "добру" на все сто воспрещалось; нынче свободные вмиг "добро" возведут на трон.
Зря так думали. И при Сталине претворялось "добро" не лаской, и при царизме, и искони. Умильного "добра" не было. Вот пример. Рай отлажен был Богом, рекшим: рай есть "добро зел'o". Пращур наш, тем не менее, усмотрев не вполне "добро", то есть "зло", стал гнобить его. Даже если "зло" не являлось зримо и ясно, то ведь в раю "добро" было так внедрено во "зло", а последнее так мешалось с "добром", кое чтил Адам, что нуждалось в спасении, по адамову мнению. Это делалось силой - целенаправленной. В общем, с vitium originis , то есть с начал вещей, человечье "добро" уже - "с кулаками" как агрессивная энергичная сила. "Зло" же, - отторгнутая часть рая, - было пассивно. Но ведь "добро" злила даже пассивность, схожая с норовом, мнил Адам, дурнотравья на грядке, Божьею волей росшего в месте, где человек плодил флору "добрую".
То есть дурость сболтнул поэт. Вот и мудрый Сократ, творец "добра" как идеи, спорил с врагами, сжав "кулаки" ума и внушая принять им предложенный метод для диалога либо же сдаться. Факт "добра с кулаками" - с эры Адама. Он, "кулак", - предикат "добра". Говорить, что "добру" нужно быть "с кулаками", - глупость, нелепица, тавтология, а не то подстрекательство к новой яростной бойне с клочьями недобитого до конца ещё, неодобренного вдрызг рая.
541
Мальчик из строгой школы кадетов прибыл домой, к родным, там, где нежность, любовь, забота. Вечером, на заре с соловьём, он вдруг вспомнил про смерть и понял: всё-всё закончится и его, вот такого хорошего, сунут в узком гробу во мрак. Стало душно, сердце забилось; стылый пот страха выстудил кожу. Мальчик упал в траву и не видел уже ни прекрасного тёплого заходящего солнца, ни соловья в цветах. Он почувствовал смерть... Но милые голоса позвали; жизнь позвала его. Страх рассеялся, и он понял: смерть далеко ещё, от неё отделяют долгие годы. Он посчитал в уме: шестьдесят лет?.. семьдесят!! А ему лишь шестнадцать... Семьдесят - длинный срок, нестерпимый! тем паче в тридцать он жить расхочет; тридцатилетних он мнил отжившими, стариками, и даже клятву дал застрелиться к этому сроку. Времени - масса... Плюс и прогресс вокруг. Будут супер-лекарства, люди сумеют не умирать, совсем! А и пусть не сумеют, он, - он один на всём свете, чудом каким-нибудь, - не умрёт. Вот именно. Ведь должно же случиться вдруг, что внезапно некая личность станет бессмертной? И эта личность будет кто? Он!!!
Счастливый, мальчик поднялся и зашагал к любви.
У меня больше нет того, что в шестнадцатилетнем. В тридцать я жив был, не застрелился. Но и поныне смерти боюсь и маюсь, - правда, устало. Ибо я знаю: как ни старайся и что ни думай, смерть подступает. Будет и гроб, и мрак. Чт'o родило нас - заберёт к себе. За любой моей мыслью, словом и жестом - призраки смерти. А чуть подальше - юный тот мальчик, мнивший когда-то, что он бессмертен.
542
Слышат не человека - деньги. Ротшильд, он и молчащий слышен.
543
В годы Советов чтилась дем. критика XIX столетия. По кончине спеца её Добролюбова, некий рев.-демократ писал, что "учил" он нас якобы "жить для счастья, свободы", "более" же "учил" "умирать"-де. Звонкая фраза, не без сумбурности. Обучать "жить для счастья", но, одновременно, обучать "умирать"? Смысл сложный, как всё в российской сложной реальности. Вспомнив позже Платона, что философия учит смерти, я вдруг подумал, что, может, смысл в приведённых стихах возвышенный, во второй её части, ну, а часть первая поэтический пафос.
Акт смерти важен. Есть и пословица, что о том, как жил некто, речь правомочна лишь после смерти этого некто. Дарий, персидский царь, или Крёз, царь лидийский, жили во славе, умерли страшно. Бомж гаснет с мыслями, что не д'oпил бутылку; мудрый Плотин мрёт, предвосхищая встречу с Единым. Разница есть. Но, главное, смерть подводит итоги. В смертный час ставят яркую подпись даже под бледной мелочной жизнью, в смертный час можно сделать великое... ну, хотя бы сказать великое, раз для дел не осталось сил. Умереть с незашоренным взглядом, в целом. Ибо у каждого, как бы скудно, банально и ограниченно он ни жил, - шанс в смертный миг вдруг возвыситься. Катерина Ивановна, мать троих детей и жена Мармеладова (Достоевский), вынеся тяжкую многотрудную жизнь, сказала, что не желает видеть священника, дабы каяться, ибо Бог "без того простит". Это редкая доблесть - требовать с Бога в свой смертный миг. Всю жизнь свою некто следовал норме, силясь быть нравственным, а теряя жизнь, понял, что эта норма будет сама собой, он же - сам собой, только мёртвый, что никакие из правил там, где он будет после кончины, напрочь не значат. Это постигнув, некто бракует долг покаяния, освящённый традицией, между тем как от некто ждут самокритики в честь и славу морали и предписаний мудрого скопа, кой твёрдо знает: кто как не хворый жалкий страдалец склонен поверить, будто раскаянье отдалит смерть? Нас умирать, то бишь, вынуждают по правилам, по уставу?