Loving Longest 2
Шрифт:
— Я умоляю тебя, Финдарато! — воскликнул, задыхаясь, Гвайрен. — Может быть, когда-то у меня был дом; конечно, кто-то родил и воспитал меня, но сейчас у меня нет никого, кроме тебя. Ты единственное счастье в моей жизни, я не могу без тебя жить.
— Прости, — сказал Финрод. — Или ты рассказываешь мне всё, как есть — я достаточно хорошо знаю тебя, и если ты солжёшь, я это пойму — или ты остаёшься здесь. Другого выхода нет, Гвайрен.
— Финдарато! Нет! Нет! Я не могу.
— Прости, но я ухожу, — сказал Финрод.
Ему слишком со многим пришлось болезненно рвать в эти дни, и хотя это прощание тоже тяжело
И теперь только он, вернув в памяти этот момент, услышал, как Гвайрен прошептал ему вслед сквозь слезы: «Полуправду сказать тебе я не могу. Да ты и полуправде не поверишь».
— Я должен поговорить об этом с отцом, — сказал Финрод. — Я пойду к нему домой.
— Я с тобой, — сказала Нерданэль.
— Нет, тётя, мне надо поговорить с ним наедине, — твёрдо ответил Финрод. — Останьтесь здесь.
Амариэ вдруг вскрикнула и встала, опираясь с трудом на парапет пристани.
— Нерданэль!.. — воскликнула Амариэ. — Посмотри! Посмотри, там корабль! О, Нерданэль! Этого не может быть… не может быть. Я столько лет этого ждала, и вот теперь там корабль. Я дождалась его. Там корабль, но я знаю, что тебя там нет! — обратилась она к Финроду. — Не могу поверить! Финдарато… не уходи, пожалуйста!
— Встретьте их, — сказал Финрод. — Должно быть, это Тургон или кто-то из его Дома: я знаю, что он хотел послать корабли в Аман. Прошу вас. Отцу я скажу, может быть, мы вместе придём… может быть.
Не слушая их, Финрод побежал по прибрежному песку прочь от пристани, дальше, к дому, который он так хорошо знал.
Ворота были приоткрыты. Он поднялся на крыльцо: дверь была закрыта, но он знал, как нажать на несколько листьев в кованом узоре на ней. Механизм не поменялся, хотя, конечно, за это время пришлось заменить деревянные панели. Дверь распахнулась перед ним. За спиной послышался какой-то шум. Финрод обернулся и увидел женщину: он вспомнил, что это камеристка Эарвен, которая пришла к ним в дом вместо Луинэтти, но у него вылетело из головы, как её звали. Женщина всплеснула руками и побежала куда-то. Он подумал, что она, должно быть, пойдёт за его родителями. Это его успокоило, и он пошёл осматривать дом.
Он только сейчас осознал, насколько скучает по Гвайрену. В Нарготронде у того был свой, совсем маленький уголок — буквально уголок, треугольная комната: холодная, с неоштукатуренными каменными стенами, выкроенная у изгиба стены на том же этаже, где жил сам Финрод, с крохотным окошком, кроватью, маленькой печкой, шкафчиком и столом, на котором едва помещались бумаги и чернильницы с разноцветными чернилами (Гвайрен педантично отмечал разные статьи расходов разными цветами). Финроду очень хотелось сейчас увидеть, как он жил здесь, увидеть его стол, книги, вещи. Ведь они, наверное, остались в неприкосновенности с тех пор, как он бежал от Финарфина и Эарвен. По крайней мере, он бы на их месте оставил их так. Он решил, что потом вернётся в дом Анайрэ и посмотрит на его вещи и игрушки. Они с Амариэ так хотели иметь детей, и теперь он ощущал болезненную жалость и к брату, и к своим родителям.
Финрод обошёл все этажи, поднялся на чердак — и нигде не нашёл никаких следов присутствия брата. Он увидел свою комнату, вышитый портрет Амариэ, свою арфу;
И никаких следов присутствия брата (он теперь стал называть так Гвайрена) он не увидел. Он заглянул на кухню, в хозяйственные комнаты при кухне — гладильню и прачечную, в кладовки, но так ничего и не нашёл. Финрод решил, что родители, может быть, постарались стереть всю память о сыне, с которым им так не повезло.
Наконец, у боковой лестницы наверх он заметил дверь в винный подвал. Он зажёг стоявший рядом на полке фонарик и спустился вниз.
В отличие от многих комнат наверху, подвал выглядел странно жилым: здесь было теплее, чем он помнил. Слева, за большим рядом бочек, небольшое помещение, размером примерно с одну из комнат третьего этажа, было оштукатурено и окрашено в розовый цвет. Здесь было несколько изящных серебряных светильников с оранжево-розовыми стёклами. Кровать из тёмного дерева, довольно большая. Маленькая полка с потрёпанными книгами.
Длинная серебряная цепочка, конец которой скрывался в смятом покрывале.
Рядом — разогнутый широкий серебряный браслет.
Въевшиеся, глубокие следы на предплечьях Гвайрена, которые он старался никому не показывать, из-за которых он всегда носил рубашки с рукавом до локтя или ниже.
Следы не от вражеских оков — от двух серебряных ваньярских браслетов.
«Но почему, за что его здесь держали?..»
Финрод сжал пальцами виски. Он не мог, не хотел признаться сам себе, что знает ответ.
Он вспомнил, как странно вёл себя Гвайрен в его первые месяцы в Нарготронде.
Как однажды он попросился ночевать к нему в комнату. Финрод лёг в постель и увидел его обнажённым; он стоял у окна и как будто чего-то ждал. «Ложись спать», — сказал тогда Финрод.
Гвайрен на следующий день спросил его:
— Твой отец к тебе прикасался?
Он тогда ответил:
— А почему ему не прикасаться ко мне? Мы ведь жили в одном доме… я тебя не понимаю.
Гвайрен замолчал и потом снова заговорил:
— Я не в смысле — брал за руку или подсаживал на коня, я хочу сказать… он притрагивался к тебе, когда ты был раздет… ну вот как я вчера? Ты, наверное, хотел бы…
От негодования у Финрода перед глазами всё помутилось; он не сразу осознал, о чём говорит Гвайрен.
— Не смей! — выкрикнул он; голос его не слушался. — Не смей, слышишь?! Что это… что это за мерзость в тебе… Это Враг подослал тебя?
Дрожащей рукой он отшвырнул Гвайрена, попытавшись дать ему оплеуху; только потом он осознал, что если бы рука его не дрогнула и он смог ударить так, как хотел, то разбил бы ему голову об колонну, скорее всего — насмерть.