Loving Longest 2
Шрифт:
— Я принадлежу к дому Финголфина, — сказал громко Аракано и выехал вперёд. Люди и эльфы отшатнулись — так величественно он выглядел: единственный, кто мог сравниться в росте с королём Тинголом. — Даю вам слово принца из дома Финголфина, что мой племянник Гил-Галад не пострадает и что никакого вреда не будет причинено его подданным.
Светловолосый воин опустил лук и молча сделал жест — проезжайте.
— Ещё неизвестно, кого вы там встретите! — воскликнул он. — Купола Менегрота почернели от огня, и там водятся призраки и чудовища. Пусть ваша дорога будет
— По крайней мере, вас сейчас намного меньше, — сказал другой лучник.
— Вы все такие же служители Моргота Бауглира, как ваш брат, — крикнула им вслед высокая женщина-аданет. — Келегорма Светлого давно уже зовут Келегормом Чёрным!
— Мы расстались с ним, как только узнали, кому он служит, — громко ответил Маэдрос. — И это «давно» для тебя, женщина, а мы в течение многих лет не знали за ним ничего дурного.
— Я видела, как он явился в Бретиль, чтобы перебить оставшихся в живых друзей Турина Турамбара, в тот год, когда Турин умер! — сказала женщина. — Тогда погибли отец мой Дорлас и старший брат. Я хорошо помню эльфа в чёрном с белыми волосами!
Майтимо хотел было что-то возразить, но слова застряли у него в горле. Насколько он знал, несчастный Турин, которого так преследовал своей ненавистью Моргот, погиб за шесть или семь лет до нападения на Дориат.
Если Келегорм действительно убивал друзей Турина в Бретиле в год, когда Турин погиб, значит, не от отчаяния, не из-за полученного в Дориате увечья, не в обмен на исцеление стал он слугой Моргота: он сделал это сознательно, умышленно, по причине, о которой они сейчас могли только догадываться.
Маэдрос вспомнил странные слова Келегорма, когда Маэглин увозил его:
Можно кого-то любить просто так… желать счастья… желать, чтобы не было зла в жизни того, кого любишь…
— Не Моргота же он полюбил… — сказал Маэдрос сам себе.
Глядя ему вслед, женщина дёрнула старшего из лучников за рукав.
— Пропустили — так хоть предупредите их, чтобы там держались от этих проклятых эльфов подальше: негоже им встречаться.
— Обязательно, — сказал тот и сделал знак своему помощнику; тот нырнул в подлесок.
Над головой Майтимо мелькнула какая-то тень; он резко пригнулся, обернулся: большая птица пролетела над головой Маглора, потом с криком пролетела совсем рядом с Амродом и Финдуилас, почти зацепившись за гриву их коня. Тут он успел её разглядеть: птица была похожа на ворона, но несколько крупнее, с будто металлическим серебристым клювом и белёсыми, как из расплавленного металла, глазами.
— Что это? — спросил Аракано.
— Это… это крабан, птица из владений Моргота, — сказала Финдуилас. — Их много вокруг Ангбанда. Всё время сидели на моём окне. Синдар говорят, что хотя Мелькор утратил способность менять облик, он не может превратиться только в эльфа или человека, но может стать одним из кребайн.
— Всего лишь птица, — сказал Майтимо, но в голосе его не чувствовалось уверенности.
Они проезжали вдоль берега Эсгалдуина; Майтимо не хотелось смотреть на разрушенные
— Что это? — спросил тревожно Карантир, показывая на поваленную колонну у входа в Менегрот. — Ты видишь?!
Майтимо прикрыл глаза рукой и прищурился. Он увидел, что на камне, сжавшись, уткнув голову в колени, сидит кто-то; на какое-то мгновение его разум холодно отметил, что, судя по покрою сапог, волосам и рукам, это эльф, а не человек; потом всё в нём вспыхнуло невозможной надеждой. Он уже не думал, что делает, спрыгнул с коня и побежал по разрушенному мосту, где в середине между двумя каменными опорами была перекинута толстая, покрытая зелёным и белым мхом, балка.
— Нет… невозможно! Не надо, Майтимо, подожди! — Карантир сначала отшатнулся, потом рванулся за старшим братом. Амрод схватил его за плечи, обнял, сказав негромко:
— Не кричи, он сорвётся!
Майтимо оказался на другом берегу реки; он застыл, глядя на руки того, кто сидел на камне. Ему хотелось сохранить ещё на несколько секунд невозможную иллюзию того, что ему так хотелось видеть.
Потом Майтимо подошёл и взял его за плечи.
Тот поднял голову, посмотрел, узнавая: Майтимо обнял его и с трудом сдержал вскрик. Остальные, оттуда, с другого берега, это видеть не могли, но сейчас он смотрел в единственный глаз младшего брата.
Правый глаз Куруфина был вырван, не было даже части глазницы.
Глядя издалека, Майтимо хотел хоть на мгновение поверить, что перед ним отец, но такое зрелище было бы невозможно вынести.
— Что с тобой? — спросил Майтимо, беря его за руку. — Где ты был? Ты… ты был ранен… остался здесь?
— Я… я не помню, — ответил тот. — Не помню. Упал в реку… кажется… не знал, как отсюда выбраться. Не помню.
Несмотря на жару, на нём был тот же расшитый кафтан, в котором он был в тот страшный зимний день в Дориате, но грязный, разорванный, дурно пахнущий; сапоги и штаны были другие. Сапоги оказались разными, один — жёлтый, другой — тёмно-зелёный.
— Меня ты помнишь?
— Да… наверное… да… — губы Куруфина дрогнули. — Я… ты какой-то мой родственник, да? Я тебя помню…
Майтимо глянул в чёрный провал Менегрота, где тускло поблёскивал огромный рухнувший медный светильник. Разглядеть дальше ничего было нельзя, но ему стало не по себе. Не говоря ни слова, он потащил Куруфина за собой и почти одним движением перетащил его через шаткий мостик.
Все растерянно смотрели на Куруфина. Маглор первым бросился к нему; он положил руку ему на голову, другой рукой стал, как слепой, ощупывать его лицо: он узнавал родинки, маленький, давно заживший порез на ухе, небольшой, едва заметный вдавленный шрам на левой брови — маленький Куруфин выскочил в окно кухни, сжимая в руках два пирожка, и ударился головой… Келебримбор тоже подошёл, и, не посмев оттолкнуть Маглора, взял отца за руку.