Ловушка для Горби
Шрифт:
— Почти всех. Кроме арабов и русских.
— Мне кажется, я теперь понимаю, почему все наши послы в Израиле так склонны к сближению наших стран.
— Не все, — сказал Бэрол. Хотя было совершенно ясно, что господин министр иностранных дел Японии пытается увести разговор в сторону светских шуток и, следовательно, отложить деловой разговор, Бэрол отвечал ему совершенно всерьез. — Но те из ваших дипломатов, на кого эта земля не производит никакого впечатления, почти сразу же уезжают домой.
Йошида понял, что глава израильской разведки практически признается ему в том, что Израиль манипулирует японским дипломатическим корпусом — он находит пути отправить домой тех дипломатов, которые его не устраивают. Скорей всего, они делают это не сами, тут же
Но ведь такое признание не делают случайно. Так неужели врожденная привычка отделять свои эмоции от мимики покинула Джиро, и этот рыжий Бэрол прочел на его лице все, что он ощущал и думал минуту назад?
И все-таки Йошида не почувствовал в своей душе ни гнева, ни даже досады. Он вдруг понял, что и сам не хочет вести с этим Бэролом разговор, как дипломат с дипломатом, как японский министр иностранных дел с израильским разведчиком. То, что этот Бэрол запер его вчера одного наедине с кучей русской антисемитско-антияпонской литературы, а утром вывел на библейские холмы, не было, конечно, таким уж хитроумным ходом, который было бы сложно разгадать. Но и разгадав, Джиро отнесся к нему не только спокойно, а даже с некоторой долей признательности — ведь этот Бэрол подарил ему деда Тошио, которого он никогда раньше не видел! Пусть это — мираж, эмоция, возникшая от соединения русской антисемистской белиберды, ночной грозы и перископического эффекта этого воздуха — ну и что? А, может быть, действительно — два брата встретились, наконец, после пяти тысяч лет разлуки и должны решить, как помочь двум миллионам своих братьев и сестер, все еще находящимся в тысячелетнем плену?
— Правительство нашей страны считает, что интернирование двух миллионов евреев, предпринятое Стрижом и Митрохиным, является нарушением гуманных норм поведения цивилизованных наций, — сказал Йошида негромко.
Бэрол снова взглянул на него в упор и улыбнулся:
— Слушайте, Джиро. Мы же с вами военные летчики. И я вам сейчас скажу все, как своему брату-летчику. Русских больше ста пятидесяти миллионов. Они могут бомбить друг друга, вешать, расстреливать, морить голодом, и им наплевать, что их станет на десять или на пятнадцать миллионов меньше. Но это их личное, внутреннее, русское дело. Американский Конгресс может вести себя, как игрок на скачках, — ждать, когда определится победитель и тогда поставить на верную лошадку. Как в Афганистане. Когда стало ясно, что русские не могут победить в Афганистане, тогда американцы стали снабжать афганских партизан оружием. Для этого ровно миллион афганцев должен был погибнуть под русскими бомбами.
Однако решение американского Конгресса пусть обсуждают сами американцы, мы не вмешиваемся. Но нас, евреев, меньше, чем русских, и меньше, чем афганцев. Нас во всем мире всего восемь миллионов. Мы не можем допустить новой Катастрофы и гибели четвертой части нашей нации. Моя жена рожает Израилю десятого ребенка, и она уже высохла, вы же видели. А родить заново два миллиона!.. Ваш народ пережил ужас Хиросимы, это сродни газовым печам Освенцима, поэтому только вы можете и должны нас понять. Два миллиона наших братьев вымерзают и умирают сейчас в Сибири между советским молотом и китайской наковальней. Пока в России идет гражданская война, они не получат даже того мизерного лагерного питания, которое им давали до уральского восстания. А не сегодня-завтра Китай может решить воспользоваться ситуацией и отхватит себе часть Сибири. При этом они прокатятся по евреям на советско-китайской границе, как асфальтовый каток. Мы не можем этого допустить, мы не можем ждать даже дня, ничего не делая. Поэтому мы сделали черт-те что, чтобы вы прилетели сюда хотя бы на два дня и
— Тридцать тысяч тонн?! — изумился Йошида. — Но ведь это 100 грузовых самолетов!
— Значит, в принципе вы согласны, — улыбнулся Бэрол. — Вопрос только в количестве самолетов?
— Нет, нет, подождите! Я не сказал, что мы согласны…
— Конечно, вы не сказали. Вы скажете это после разговора с вашим Премьер-министром. Но мы тем временем можем начать подготовку…
— Подождите. Я хотел бы все-таки знать детали. Даже если мы вдруг дадим вам возможность воспользоваться нашими аэродромами, как сотня ваших грузовых самолетов может тайно долететь отсюда до Японии, а потом еще совершить рейд на советскую территорию? Ведь они вас уничтожат. Система их ПВО на Дальнем Востоке — лучшая в мире…
— Вы ошибаетесь в нескольких пунктах, Джиро-сан, — мягко сказал Бэрол с такой почтительностью, словно он обращался к старшему брату. — Операция не будет тайной, она будет совершенно открытой. Но русские не смогут сделать ни одного выстрела. Второе: грузовые самолеты не будут израильские. Израильскими будут только летчики и военные самолеты эскорта. А грузовые самолеты будут японскими, мы у вас их арендуем. Что же касается продовольствия, то два наших судна с продовольствием уже подходят сейчас к Осаке. Я думаю, что все остальные детали мы можем обсудить дома, за завтраком…
День шестой
4 февраля
41
Москва.
09.20 по московскому времени.
— «…Угнетенные граждане советской империи!.. То, чего больше всего страшились кремлевские вожди в течение всех десятилетий их правления, — свершилось!»
Минус тридцать по Цельсию в Москве — это хуже, чем минус пятьдесят в Сибири. Воздух, впитав в себя копоть сотен заводов и дымы тысяч кочегарок, наглухо заслоняет солнце серой пеленой и придает городу хмурый, враждебный вид. Тем более, если в городе введен комендантский час, опустевшие улицы заполнены лишь армейскими патрулями и милицией, а эфир насыщен войной глушилок с воззваниями радиостанций восставших.
— «…Солдаты-мусульмане! Что вы делаете на территории России? Что вы делаете на Украине, в Молдавии, Белоруссии? Бросайте ваши воинские части, арестовывайте поезда и самолеты и спешите домой спасать свои дома, свою землю, своих родителей! Ведь сейчас у вас на родине КГБ расстреливает и бомбит ваших братьев, сестер и невест только за то, что они не хотят больше власти Кремля!
Солдаты-украинцы, русские, белоруссы, молдаване! Что вы делаете в Узбекистане, Киргизии, Армении, Грузии?..»
Наполненный хрипом радиоголосов, лимузин голландского посла Бруно Бартелла медленно катил по заледенелому Калашникову переулку от особняка Голландского Посольства в сторону Калининского проспекта. Когда-то даже вот в такие пронизывающие до костей морозные дни в этом переулке с раннего утра, еще до открытия Посольства, собиралась огромная очередь людей, которые от счастья даже не чувствовали этих морозов. То были русские евреи, получившие разрешение на эмиграцию. Голландское посольство представляло тогда в СССР интересы государства Израиль, и эмигранты получали здесь израильские визы и денежные пособия. По совершенно необъяснимой логике Кремль, лишая человека советского гражданства, взимал с него за это 500 рублей, даже с грудного ребенка. В то время 500 рублей были равны трехмесячной зарплате среднего советского инженера, и при семье в четыре человека люди должны были только за освобождение от советского гражданства отдать весь свой годовой доход. Конечно, далеко не все имели такие деньги, и потому из США и Израиля голландскому послу приходили средства на выкуп этих нищих семей…