Ловушка для Горби
Шрифт:
Но то, что они увидели здесь, доконало даже самых стойких.
Крохотная станция — семнадцать деревенских домиков на высоком берегу замерзшей речушки и кирпичная будка смотрителя у железнодорожного полотна — была, как табором, окружена несколькими тысячами таких же, как они, зэков, которые пришли сюда из других лагерей, тоже брошенных сбежавшей охраной. Эти первоприбывшие давно ограбили насмерть перепуганных жителей деревушки, давно съели все, что было здесь съестного, давно разорвали на портянки, растащили на одежду все, что хоть как-то могло согревать и укрыть от ветра, и давно сожгли в кострах все дрова, припасенные
Именно здесь, на станции «Мыски» Майкл Доввей понял всю безнадежность своей ситуации. Дальше этой станции идти было некуда. Рельсы уходили по тундре на юг и на север, но и в ту и в другую сторону до ближайших станций было больше ста километров. Майкл упал на снег у железнодорожного полотна, рядом в отчаяньи валились еще сотни. Кто-то истерически смеялся, сидя на снегу, кто-то молча и безумно ел снег пригоршнями, вращая дикими глазами… Да, получалось, что те, кто остался в лагере или вернулся в него, были умнее — они умрут хотя бы в тепле!
Умирая на Бородинском поле, князь Болконский видел над собой высокое облачное небо, медленное кружение крон высоких деревьев. Умирая на станции «Мыски», доктор Майкл Доввей видел над собой только холодный, красный диск заполярной луны. Он закрыл глаза. Он знал, что нужно переждать этот пробирающий до сердца холод, нужно свыкнуться с ним, смириться, и тогда придет последнее тепло ОТХОДА, и в этом тепле и ему и тем тысячам, что лежат рядом с ним, откроется длинный туннель с сияющим вдали светом.
Майкл Доввей не был религиозным, просто из Библии и из книг типа «Жизнь после жизни» у Майкла давно сложилось довольно четкое представление о переходе в другой мир. И сейчас полуврач-полупокойник с любопытством ждал результатов этого последнего жизненного эксперимента…
Good bye, my love, good bye! Good bye, my Полечка… Как замечательно ты сидела голенькая на подоконнике, с нотами в руках… Как прекрасно ты пела в постели… Как лихо я водил свой спортивный «Мерседес» по Москве — одной рукой, как партнершу в вальсе… Как сладостна была эта невесомость полета в «F-121» — совсем, как сейчас… Только странно — почему ни в одной книге и даже в Библии не сказано, что это вознесение в другой мир сопровождается гулом и сотрясением, которое все приближается, приближается, приближается…
Майкл слабо, нехотя приоткрыл глаза. А вот свет, вот этот яркий, ослепительный свет вдали… Свет и грохот — чего? Паровоза??!..
— Лежать!!! — вдруг заорал вблизи Коровин. — Лежать, или они перестреляют нас к ебаной матери! Всем лежать! Поезд и так станет — путь разобран!..
Нет, на том свете не матерятся по-русски. Майкл чуть приподнял голову, окончательно выпрастывая свое сознание из пелены предсмертного забытья.
Состав из двух десятков арестантских вагонов медленно подходил к станции с севера. На паровозе и на крышах вагонов напряженно лежали солдаты, выставив во все стороны дула автоматов и пулеметов. «Чучмеки» — охрана еще более северных лагерей — катили домой, тоже обворовав своих зэков. Мощные фары-прожекторы паровоза освещали перед ними голую тундру и несколько тысяч безжизненных тел, валявшихся на снегу вдоль железнодорожного полотна. Сверху, из кабины паровоза и с крыш
Потрясенный машинист паровоза лишь в последний момент заметил, что рельсовый путь впереди разобран, и испуганно рванул ручку тормоза.
Заскрипев тормозными колодками, высекая искры стальными колесами и бряцая буферами, поезд резко затормозил — так, что несколько солдат рухнули с крыш вагонов. А остальные спрыгнули сами и, брезгливо перешагивая через замерзшие трупы зэков, матерясь по-русски и по-узбекски, пошли вперед к разобранным рельсам.
И в этот момент сотни трупов ожили, рванулись к солдатам, холодными руками вцепились им в шеи, в автоматы, в лица — мертвой хваткой. С перепугу, от жути зрелища этих воскресших мертвецов многие солдаты даже не сопротивлялись. Лишь те, кто еще был на крышах вагонов или в самих вагонах, опомнившись, открыли остервенелый огонь.
Но было поздно — ожившие полутрупы, как саранча, штурмовали вагоны, равнодушные к смертоносному встречному огню.
44
Вашингтон, Белый Дом.
08.45 по вашингтонскому времени.
— У них нет никакого парапсихологического оружия, сэр.
— Но они же отключили всю связь в Кремле!
— В кабинете Стрижа, — уточнил адмирал Риктон. — Это стоило им всего три миллиона долларов. Они просто купили секретаря Стрижа.
Президент изумленно посмотрел на Риктона.
— Откуда вы знаете?
— Сэр, после дела Полларда нам пришлось принять контрмеры. Теперь в Израиле у нас есть свои источники информации. Но я не думаю, что вам нужно знать об этом подробней. Извините, сэр.
— Хорошо. А как они отключили советские радары на Дальнем Востоке?
— Со своего спутника и с «Аваксов». Космической системой «Сабра». Мы ее у них уже купили…
— Значит… значит, вся эта операция была аферой? Блефом?
— Если хотите, можете и так формулировать, сэр.
— А как вы формулируете?
Джон Риктон уклончиво повел головой:
— В свое время Рейган высадил десант в Гренаду и спас двенадцать сотен американских граждан. А израильтяне спасают сейчас два миллиона…
— Сравнили! — перебил Президент. — Гренада и Советский Союз! Этой акцией Израиль ставил нас перед угрозой ядерной атаки!
— Эта угроза есть всегда, сэр. Или вы забыли кубинский кризис? Если бы какая-нибудь русская сволочь сбила вертолет вашего сына или любой другой, я бы в ответ потопил русское судно. И — понеслась!
— Подождите, адмирал… — вдруг сказал Президент. — Вы говорите, что у вас есть в Израиле свои источники информации. Значит, вы знали о том, что они готовят в Москве, а меня не информировали?!
— Нет, сэр, я не знал, — Риктон твердо взглянул Президенту в глаза. — Но если этого простого заявления вам недостаточно, я могу подать в отставку.
В короткой паузе Президент рассматривал Джона Риктона. Адмирал не то, чтобы постарел, а словно еще больше усох за последние месяцы. Однако амбиции и самолюбие — те же, если не больше.