Ловушка для волшебников
Шрифт:
— Говард, что случилось? — спросила мама.
— Да нормально все, — ответил Говард. — Хатауэй оказался вполне ничего. Кстати, он и правда живет в прошлом, примерно в шестнадцатом веке. И ты, мама, из его потомков, а может, и папа тоже. Хатауэй советует нам отыскать Эрскина, потому что очень может быть, что Эрскин и Вентурус прикрывают Арчера.
— Да, но… — начала было мама.
— Вот что, Говард… — начал было папа.
— Все, я пошел заниматься музыкой, — отрезал Говард, протиснулся мимо Громилы и заперся у себя в комнате.
Он вытащил скрипку,
Говард и Громила поделили ее порцию, и все приступили к ужину, как вдруг дверь черного хода отворилась и в кухню заглянула Фифи.
— На! — предложил Громила, с надеждой протягивая Фифи свою тарелку.
— Нет, спасибо, и вообще я на минуточку, — деловито ответила сияющая Фифи. — Арчер ждет меня в машине, мы едем ужинать в «Герб епископа». Я забежала сказать, что покидаю вас.
Громила уставился на Фифи, окаменев от потрясения.
— Я решила переехать к Арчеру, — бойко объяснила Фифи. — Мы собираемся пожениться. Миссис Сайкс, вам удобно будет, если я завтра утром заскочу за вещами?
— Да, наверно… — Мама тоже растерялась. Фифи радостно улыбнулась.
— Спасибо! — чирикнула она. — Всем пока! Голова ее исчезла. Хлопнула дверь черного хода.
Громила со сдавленным утробным воплем выбежал в прихожую. Там у него вырвался еще вопль, и в кухне было слышно, как он с топотом пронесся куда-то дальше. Говард поставил на место опрокинутый Громилой стул, и тут раздался грохот, будто разбилось вдребезги что-то тяжелое. Потом наступила тишина. Ударные все еще погромыхивали из подвала, но венские вальсы стихли.
Папа сказал маме:
— Надо полагать, твой протеже изничтожил наш телевизор.
— Скорее уж он твой протеже, — ледяным тоном поправила мама. — А от телевизора все равно не было никакого толку.
— Новый мы себе позволить не можем, об этом и речи нет, — заявил папа.
— А вот это уже целиком и полностью твоя вина, — отрезала мама.
Их препирательства прервал Громила — он бочком вошел в кухню, виновато втянув голову в плечи.
— Телик того, — покаянно сообщил он. — На кусочки. Хрясь — и нету. У меня в руках.
— Да что вы говорите? — съязвил папа. — А по звуку можно было подумать, будто вы его швырнули.
— Через всю комнату полетел, — признал Громила. — Сам не знаю, как так вышло. — Он заискивающе ухмыльнулся. — Купить вам новый? Чтобы программ больше было.
— Я предпочитаю обходиться без телевизора, — твердо сказала мама.
— Тогда вернуть деньги? Или по-другому расплатиться? — взмолился Громила.
— Да! — воскликнул папа. — Расплатиться вы можете, и вот как: отведите нас к Эрскину.
Громила уставился на папу, но тот не отвел взгляда. Похоже, мыслям в голове Громилы стало тесно, он явно что-то с трудом обдумывал и переваривал.
— Не понравится, — наконец заявил он не то про Эрскина, не то про папу.
— Это уж позвольте мне самому решать. — Папа явно задумал подавить Громилу своим авторитетом: так он разговаривал со студентами. — Отведите нас к Эрскину, а там мы сами разберемся.
Наступила длинная напряженная пауза. Потом Громила тяжело, надрывно вздохнул.
— Завтра отведу, — сказал он.
— Почему не сегодня? — не отступал папа.
— Есть причины, — буркнул Громила. — Сказать не могу.
И больше от него ничего не удалось добиться: Громила уперся как осел, он не желал объяснять, не вступал в пререкания, но сегодня вести папу к Эрскину наотрез отказывался. Зато он убрал останки и осколки разбитого телевизора в гостиной.
— Что ж, будь по-вашему. В конце концов, какая разница, сегодня идти или завтра, — сдался папа.
В субботу утром Хатауэй честно сдержал слово. Его дорожные рабочие вновь разбудили Сайксов, но только потому, что шумно закапывали канаву и ямы и сворачивали свое оборудование. Катастрофа проснулась и взвыла: у нее отчаянно болела голова, а почему — непонятно. Мама тоже взвыла, но не так сильно; она поспешно надела наушники и осталась в постели. Зато Катастрофа встала и устроила всем веселенькую жизнь: раз ей плохо, пусть и остальным придется несладко.
— Ненавижу маму, ненавижу папу, ненавижу Говарда! — канючила она. — И Громилу ненавижу! Мама злюка, папа жирдяй, Говард дурак, а Громила урод. Только Хатауэй хороший!
— Тебе же нравилась Фифи, — напомнил Говард.
— Фифи стала ску-у-учная, — проныла Катастрофа. — Какой противный чай! Тубзиком пахнет! И на вкус мерзкий.
— Чай как чай, — возразил Громила, потому что чай заваривал он. — Ну и видок у тебя. Ты чего пожелтела? А, это у тебя похмельное.
— Тогда у тебя похмельные волосы, — заявила Катастрофа. — А это похмельное масло. Похмельные гренки. Похмельное солнце! И вообще на всем свете похмелье.
— Знаешь что, ступай-ка ты обратно в постель, — не выдержал папа.
— Ни за что! — уперлась Катастрофа.
Она уже знала, что сегодня Громила поведет папу и Говарда к Эрскину, и захотела пойти с ними. Мама оставалась дома.
Говард взял чашку заваренного Громилой чая и пошел проведать маму. Что, если она не встает, потому что сердится на папу? Но когда он увидел маму в постели, бледную, осунувшуюся, в нелепых наушниках, которые не очень-то спасали от строительного шума, сотрясающего стены, то сразу безоговорочно поверил: маме и правда худо. Мама приподнялась на локте, взяла у Говарда чашку и благодарно улыбнулась. Потом заговорила, забыв снять наушники: