Ловушка для волшебников
Шрифт:
— Ух, какая тут вонища! — восторженно поделилась с Говардом Катастрофа, когда он спрыгнул с последней ступеньки и встал рядом с ней на кирпичную площадку, мутно-серую в полутьме.
Вода тут плескалась еще громче, а насчет вони Катастрофа была совершенно права.
Громила вынул из ниши в стене большой электрический фонарь, и в тот же миг наверху что-то тяжело клацнуло и стало непроглядно темно.
— Похоже, люк захлопнулся, — нервно заметил папа из темноты.
— Так и надо, — подтвердил Громила и включил фонарь.
Они стояли в кирпичном сводчатом тоннеле, на берегу черного потока, который с бульканьем и плеском бежал вдаль. На поверхности сточной реки то и дело вскипали
К счастью, рассматривать подземную реку было некогда. Громила быстро зашагал вправо по тоннелю, и остальные поспешили за ним: без фонаря в кромешной тьме было не видно ни зги. Своды тоннеля нависали так низко, что Громила втянул голову в плечи и согнулся едва ли не пополам, став похожим на гигантского черного краба. На склизких блестящих стенах плясали свет и тени. Шум воды мешался со шлепаньем ног. Вонь усиливалась, — наверно, потому, что путники баламутили грязь. Говард помрачнел, ощутив, как в дырявую подошву левого сапога просачивается холодная и наверняка вонючая жижа. Да, сапоги придется выбросить, их уже не отмоешь! Своды тоннеля стали еще ниже, и вскоре Говарду и папе тоже пришлось согнуться в три погибели. Говарду все больше делалось не по себе. Ему нестерпимо хотелось разогнуться, и чем отчетливее он понимал, что это невозможно, тем острее было это желание.
— Тебе тут все еще нравится? — спросил он у Катастрофы, которая шлепала на шаг впереди.
— Ну… вроде да, — неуверенно ответила она. Папе, похоже, было так же муторно, как и Говарду, потому что он пустился болтать и теперь тарахтел без умолку бодрым и задушевным тоном. До Говарда его болтовня долетала лишь обрывками, мешаясь с хлюпаньем, шлепаньем, плеском и вонью.
— …Некое сходство со сточными канавами… Кто повидал хотя бы ярд канализационных труб, тот, считай, повидал их все… Как только Эрскин это все выносит?… Мне он видится низкорослым, приземистым коротышкой, пожалуй что карликом, ростом не выше Катастрофы… Конечно же, скрытным… Способ решить семейные неурядицы… разрядить нездоровую обстановку… сама семейка — ходячая неурядица… ни одного нормального… правда, пока что повидал лишь Арчера… Фифи и Арчер… Фифи, спору нет, барышня милая, но… извините, хуже супруги для Арчера не придумаешь… Складывать ручки на груди и таращиться на него с обожанием и благоговением… человек такого склада, как Арчер, неминуемо… непомерное самомнение распухнет еще больше… Фифи раздует его самолюбие…
Говард ничуть не удивился, когда Громила не выдержал, встал как вкопанный и свирепо полыхнул фонариком им в лицо.
— Молчать! — рявкнул он на папу. — Чтоб ни звука про Фифи!
Может, из-за прыгающего света фонарика, а может, из-за чего-то другого, но только оскаленное лицо Громилы, освещенное снизу, в этот миг казалось поистине зверским.
Папа прикрыл глаза ладонью.
— Разве вам не нравится Фифи и вы не желаете ей добра? Да, конечно, если вам так угодно, я помолчу. Пожалуйста, идемте дальше, я хочу выбраться отсюда.
Громила развернулся и затопал вперед.
— Попробуй выяснить, с чего он так взъелся, — шепотом попросил папа у Катастрофы.
Говард с тяжким вздохом зашлепал за ними. Неужели папа не заметил, что Громила по уши влюблен в Фифи? Впрочем, у папы в последнее время своих забот хватало, может, он и правда не заметил, с него станется.
Они шли, и шли, и шли, и Говард утратил счет времени. Левый сапог отяжелел и наполнился холодной жижей. Внезапно черный помойный поток свернул куда-то, и шумный плеск его затих. Или это они свернули в сторону от вонючей реки? Свет фонаря выхватил из темноты металлическую лестницу, которая вела вверх, к крепкой стальной двери.
Громила поднялся по ступенькам и рывком распахнул дверь. Все заморгали, ослепленные пасмурным сереньким светом, — таким ярким он показался после подземной темноты. С облегчением ринулись они по лестнице на вольный воздух и очутились на бетонной площадке у края огромного котлована, заваленного щебенкой, землей, помятыми жестянками, автомобильными шинами и прочим хламом.
— Пришли, — объявил Громила, и стальная дверь с грохотом захлопнулась.
Они огляделись. По одну сторону котлована высились курганы мусора: старые просели и покривились, а те, что посвежее, стояли прямо и были аккуратно разровнены. По другую сторону шли новенькие металлические постройки, перед ними выстроились ровными рядами желтые мусоросборочные фургоны. А вдалеке, над большим современным зданием, поднимался дым из множества блестящих труб.
— Мусоросжигатель. — Громила указал на здание с явным удовольствием и даже подобием гордости.
Остальные продолжали осматриваться. За спиной у Громилы тянулись уже знакомые поля, груды битого кирпича и постройки защитного цвета, а еще дальше, но все-таки не очень далеко, — красные домики, те самые, возле которых находилось автобусное кольцо.
— Мы запросто могли пройти полями, — заметил папа. — Зачем было тащиться под землей?
— За пределы города мне дозволено выбираться только двумя способами, — с небывалой обстоятельностью ответил Громила. — Или в мусорном фургоне, или по канализации.
Папа, Говард и Катастрофа оторвали взгляды от горизонта и уставились на Громилу. Чтобы всмотреться в его лицо, им пришлось задрать головы. Громила взирал на них с высоты своего огромного роста, саркастически усмехаясь, и вся его туповатость исчезла без следа.
— Что-то мне подсказывает, — устало произнес папа, — что вы и есть Эрскин.
Глава тринадцатая
Громила кивнул. Лицо у него опять стало свирепое, как тогда, в подземелье, когда он рявкал на папу. Все поняли, что он не на шутку разъярен.
— Ч-ч-что случилось? — запинаясь, выдавила Катастрофа.
— Вентуруса спроси, — с глубочайшим презрением отрубил Эрскин.
Пока они пребывали в недоумении, он спросил, глядя поверх их голов:
— Место приготовили?
— Да, — подтвердил кто-то у них за спиной. Говарда, папу и Катастрофу плотно обступили бодрые люди в желтых комбинезонах и шапках, почему-то все в белых резиновых перчатках.
Бодрые-то они были бодрые, но чем-то сразу напомнили Говарду шайку Рыжика — очень уж неприятно ухмылялись.
— Вот и заприте их там, — велел Эрскин и отвернулся.
Белые резиновые перчатки цепко схватили всех троих. Кто-то посоветовал: «Лучше идите сами, по-хорошему говорю», — и их потащили куда-то по бетонной площадке. Из сапога у Говарда на каждом шагу выплескивалась холодная вонючая жижа.
— Ничего не понимаю! Что происходит? — возмутился папа.
— Стоять! — рыкнул издалека Громила.
Все остановились и обернулись. Эрскин вытянул длинную ручищу, в которой блестел нож, и этим ножом показал на Говарда. Того поволокли обратно вместе с холодной вонючей жижей, выплескивающейся из дырявого сапога.