Ловушка для волшебников
Шрифт:
Громила упер руки в боки и навис над Говардом. — Твой папаша считает — Арчер ни о чем не догадывается. Так вот, передай ему: это он сам ничего не смыслит! Только треплется! Но кое-кому все известно, верно? Будете сидеть взаперти, пока кто-нибудь не захочет признаться и очистить совесть.
«Очистить» — это была такая шутка. Помоечные подчиненные Эрскина дружно захохотали.
— Да, но почему ты такой злой? — спросил Говард.
Эрскин оскалился. Казалось, еще миг — и он метнет в Говарда нож. Но вместо этого он процедил:
— А тебе понравилось бы тридцать лет сидеть
Остальные думают — тринадцать. Но я знаю, это было проделано дважды. То ли обмишулили, то ли перепутали… Да это неважно. Вы у меня посидите под замком, пока не выясню, как нас провели. Вся ваша семейка сидеть будет. Потом пошлю мусоровоз за вашей мамашей.
Эрскин щелкнул толстыми пальцами, и Говарда вновь потащили прочь.
Говард, конечно, испугался, однако у него хватило присутствия духа отметить, что манера разговаривать у Эрскина изменилась, но не сильно. Может, он так разговорился сейчас, потому что у него накипело?
Эрскин проревел им вслед, как рассерженный медведь, перекрывая топот и шлепанье множества ног:
— Сайкс, пиши слова. Напишешь — выпущу. Нет — сгною!
Похоже, не очень-то ему надо было прикидываться, чтобы изображать Громилу.
Пленников подволокли к одному из курганов, в склоне которого обнаружился вход в короткий земляной коридор, оканчивающийся новенькой металлической дверью. Дверь была открыта, и пленников одного за другим грубо впихнули внутрь, после чего дверь закрылась за ними мягко, как по маслу, лишь слегка скрипнули петли да щелкнул замок. Изнутри дверь оказалась гладкой — ни ручки, ни глазка, ни скважины.
Говард присел на ближайшую кучу мусора и наконец-то вылил жижу из сапога. Сапог его уже вконец извел. Помещение, в котором они очутились, было пустым, лишь на полу кучками лежали земля и щебень, — наверно, осыпались со стен. Один из холмиков, повыше, едва ли не достигал потолка, а в потолке имелось крошечное окошко, и в него падал серенький дневной свет. Говард вытряс из сапога последние капли, задрал голову и удостоверился, что окошко забрано ржавой решеткой, а потолок, слегка сводчатый, сложен из старых булыжников.
— Фффу-у-у! — Катастрофа сморщила нос. — Ну и разит от твоего сапога!
От сапога и вправду воняло. Именно так, вспомнил Говард, пованивало от Громилы, когда тот впервые появился в доме у Сайксов.
— По-моему, это часть старого замка, — предположил папа, озираясь по сторонам. — Возможно, даже темница. Как по-вашему, наш благоуханный друг намерен заточить нас тут на веки вечные? Впрочем, узнаем.
Папа с Катастрофой тоже присели на холмики. Некоторое время все молчали. Ничего не происходило. Земляная сырость просачивалась сквозь одежду до самых костей, и всех зазнобило.
— Говард, ты не знаешь, что его так рассердило? — спросил наконец папа. — По-моему, с учетом всех обстоятельств мы обращались с ним неплохо.
Говард обдумывал ответ так долго, тяжело и мрачно, что куда там тугодуму Громиле.
— Наверно, отчасти из-за Фифи, он же втюрился в нее. А еще Громила думает, будто мы знаем, какие именно из твоих слов держат его семейку в городе и работают как чары. Мне кажется, Громила вычислил, что виноват во всем Вентурус. Но отчего он так взъелся, я все равно не пойму.
— Я не мог не заметить, — угрюмо сказал папа, — что Громила всегда держался на заднем плане, стоило появиться Арчеру. Я полагал, это он из почтения. А теперь мне стало ясно: Громила попросту не хотел, чтобы Арчер понял, что Громила пустил у нас корни и все это время вел свое, отдельное расследование.
— Ой, пап, ну какой ты глупый! — воскликнула Катастрофа. — Арчер распрекрасно все знал! Он подсматривал через лампочки. Просто Громила боялся, вдруг Арчер войдет и ляпнет: «Привет, братец Эрскин!» — и выдаст его нам. Гром… Эрскин подлый! Гадкий! Злой и хитрый! Я его теперь ненавижу!
Говард всецело разделял чувства Катастрофы. У него тоже было ощущение, что его предали и обманули самым подлым образом. В сто раз хуже, чем Диллиан! Они ведь поверили, будто Громила хочет им понравиться, и под конец почти что подружились с ним. А оказывается, все то время, что он помогал им встречаться с остальными представителями этой семейки, он действовал в собственных интересах, обтяпывал свои делишки, выведывал, кто из его родственничков чем занят! Еще бы он позволил Шик их захватить! Они ему и самому были нужны.
— Мерзкий вонючий подлец! — в сердцах сказал Говард.
Катастрофа покатилась со смеху.
— Он и правда вонючий, — добавил Говард. — Вот что: давайте попробуем отодрать или погнуть решетку, вдруг получится.
После нескольких попыток ему удалось вскарабкаться на верхушку холмика и дотянуться до решетки. Опасения Говарда подтвердились: решетка крепко держалась в земляных стенах и даже расшатать ее было невозможно. Разумеется, Катастрофа ни за что не хотела ему верить и полезла на холмик сама — подергать злополучную решетку. Весила Катастрофа меньше Говарда, холмик под ней осыпался не так сильно, поэтому ей удалось залезть выше брата, на самую макушку, и ухватиться за решетку обеими руками. Но все без толку: решетка прочно сидела в стене. Папа и пробовать не стал.
«Конечно, папа опять в роли пассажира! — сердито подумал Говард, глядя с высоты холмика на ссутуленную папину спину в красно-черном клетчатом пальтишке. — Он преспокойно плывет по течению — как же это меня раздражает! Ему на все наплевать. Только представьте: накопить налоговый долг в двадцать три тысячи! Это в его духе — столько лет писать какие-то треклятые слова и ни разу не поинтересоваться, зачем они и куда деваются!» Говард раскипятился так, что еще немного — и он бы переметнулся на сторону Эрскина. Трудно поверить, что кто-то может быть таким беспечным. Но Говард знал, что для папы ничего невероятного в подобном существовании не было. Он так жил, вот и все. Папу ничто не волновало и не интересовало — лишь бы его кормили, не дергали и давали спокойно сидеть за пишущей машинкой. В пылу спора он называл себя «честным налогоплательщиком», напрочь забывая, что никаких налогов не платит. «Невероятный эгоист!» — подумал Говард. И вообще, пожалуй, даже хорошо, что Квентин Сайкс ему, Говарду, не родной отец.