Ложь
Шрифт:
– Я могла бы многое тебе ответить, но сегодня не хочу спорить ни с тобой, и ни с кем другим. Я слишком счастлива, чтобы обращать внимание на тебя. Твои злобные намеки меня не волнуют. Счастье – очень крепкая и прочная броня!
– Ты, действительно, счастлива?
– Да, Вирхиния, счастлива, и если бы ты только знала, какой хорошей хочется мне быть от счастья!
– Правда?
– Все сразу кажется другим! Как легко прощаются все мелкие обиды, отравлявшие жизнь в пасмурные, тусклые дни! С какой щедростью и великодушием
– Неужели это все из-за Деметрио де Сан Тельмо?..
– Ты не веришь? Думаешь, я лгу?
– Полагаю, ты ополчила на бедного инженеришку всю свою любовь, лишь бы покорить его.
– Речь не об этом, вернее, это я покорена. Меня заворожила, опутала его любовь! Она охватила меня до мозга костей и как кровь струится в моих жилах, заставляя сердце биться чаще.
– Надо же – любовное безумие! По-моему, это зовется именно так.
– Смеешься, шутишь? Тебя это удивляет, Вирхиния? Ты ведь никогда никого не любила, правда?
– Ты о чем?
– Да, ты никогда и никого не любила. А мне сейчас впервые хочется поговорить с тобой по душам. Полюбив, я вдруг подумала, что, может быть, от твоего недуга есть средство.
– От какого недуга? Что ты имеешь в виду?
– Ты – эгоистка. У тебя каменное сердце и пустая душа… Ты живешь только для себя, притворяешься, обманываешь, ловчишь. Твоя алчность беспредельна. Ты бедна и жаждешь богатства… Ты надменна и высокомерна, но притворяешься скромной и смиренной, чтобы все терпели твое тщеславие и высокомерие… Ты не умеешь радоваться жизни, потому что благо, которым наслаждается другой, – единственное, что ты хочешь.
– Вероника, ты меня обижаешь!..
– Я впервые сказала тебе правду. Я по-сестрински и по-дружески открыла тебе, как стать человеком! Бог знает зачем, но ты много раз просила меня об этом, и вот я сказала тебе, что ты хотела. Вирхиния, ты – подлая дрянь, но то зло, что ты совершаешь, никоим образом не приносит тебе счастья, а потому ты упрямо продолжаешь пакостить, врать, притворяться, плести мелкие интриги. Но что это даст тебе, в конечном счете? Новую одежду? Мебель подороже? Драгоценности и подарки? Еще одну улыбку тети Сары?.. Ты думаешь, стоит мучиться, пресмыкаться, как червяк, ради таких ничтожных мелочей?
– Что ты несешь? Как ты можешь?
– Быть искренней? Говорить с тобой открыто, от чистого сердца? Да, Вирхиния, могу, потому что счастье делает меня такой доброй, такой храброй, такой сильной, что я могу любить даже тебя! Я дам тебе самый лучший совет, Вирхиния: полюби! Полюби кого-нибудь, открой свое сердце чистой любви, и люби искренне, всей душой не только для того, чтобы быть счастливой, но и для того, чтобы постараться сделать счастливым любимого, и тогда наградой
– Хватит! Довольно! Что ты возомнила?
– Я думаю, что, быть может, ты полюбишь Джонни по-настоящему, ведь он так заслуживает, чтобы его любили.
– Замолчи!..
– Дорога к его сердцу свободна для тебя. Я тебе не помеха. Иди к нему, и будь счастлива. Возможно, ты станешь хорошей!
– Хватит, слышишь? Хватит! Ты, приживалка, нахлебница, нищая попрошайка… Чья-то там дочь, которая не должна находиться в этом доме, где живу я, и у меня есть все права на это!..
– Вирхиния!..
– Подлая злодейка! Будь ты проклята, дрянь! Я всегда ненавидела тебя. И теперь ты бросаешь мне Джонни, словно объедки, которые швыряют собаке!
– Вирхиния! Ты помешалась и не понимаешь, что говоришь?
– Ненавижу тебя, ненавижу! Я с детства ненавидела тебя, и скоро увижу то, что хотела: тебя изгонят отовсюду, и все будут презирать тебя, как последнюю шлюху.
– Что?!
– Как продажных девок, рядом с которыми ты выросла, живя с отцом.
– Замолчи!
– Твой отец был подзаборной пьянью, нищим оборванцем, вором!
Больше Вероника терпеть не могла – ее рука взметнулась раз и другой, яростно раздавая пощечины.
– Тетя Сара! – пронзительно завизжала Вирхиния, будто ее убивали.
– Что такое? Что случилось? – подбежала всполошенная и испуганная донья Сара.
– Тетечка, родненькая! – по-детски рыдая, бросилась в объятия тети Вирхиния.
– Девочка, солнышко мое, что она тебе сделала? – донья Сара метнула разъяренный взгляд на Веронику.
– Надавала пощечин за то, что оскорбила память моего отца, – Вероника выдержала разгневанный взгляд.
– Что?
– Ах, тетечка, миленькая, я хочу умереть! И умру!
– Да как ты осмелилась на такое, дрянь? Ах ты, негодная! Как ты могла поднять руку на Вирхинию, ведь она такая слабенькая, болезненная! Клянусь, это тебе даром с рук не сойдет! Я сейчас на все способна!
– Успокойся, Сара, не стоит идти по этой позорной, жалкой дорожке! – дон Теодоро крепко схватил жену за руку и устремил взгляд на Веронику. Между тем подошел и белый, как мел, Джонни.
– Дядя Теодоро! Вы же не знаете, что она мне сказала! Не знаете, – Вероника, побледнев, в замешательстве обернулась к дяде. Ее всю трясло.
– Тебе следовало подумать о том, что Вирхиния больна! И следовало помнить, что под этой крышей заведено одно незыблемое правило – порядочность, достоинство и взаимное уважение.
– Но, дядя!
– Я не знаю, и знать не хочу, что сказала тебе Вирхиния. Я вижу только, что твое поведение отвратительно и достойно сожаления, и пока ты живешь в этом доме, подобное не должно повториться. Это – всеми уважаемый дом, и я не смогу простить тебя, если ты совершишь еще одну ошибку, живя в нем.