Ложится мгла на старые ступени
Шрифт:
Дед знал два мира. Первый - его молодости и зрелости. Он был устроен просто и понятно: человек работал, соответственно получал за свой труд и мог купить себе жилье, вещь, еду без списков, талонов, карточек, очередей. Этот предметный мир исчез, но дед научился воссоздавать его подобие знанием, изобретательностью и невероятным напряжением сил своих и семьи, потому что законов рождения и жизни вещей и растений не в состоянии изменить никакая революция. Но она может переделать нематериальный человеческий мир, и она это сделала. Рухнула система предустановленной иерархии
Вечером с бабкой, Тамарой, тетей Таней, дядей Леней, Ирой посидели, помянули, выпили. Помянули и отца Антона. Дед его любил, сказала Тамара, говорил: "Какая энергия!" А еще говорил про него, добавила тетя Таня, - семнадцать лет прожить с тестем и ни разу не поссориться! "А спорили часто, - сказала Ира, - ты помнишь". Антон помнил.
Спели "Вечерний звон" - в первый раз без дедовского "Дон! дон! дон!" Бабка сидела, закрыв глаза, дядя Леня молчал, тетки плакали. Через несколько лет Антон будет петь его дуэтом - только с мамой. Когда пропоют "И крепок их могильный сон, Не слышен им вечерний звон", она скажет: "Было нас девятеро. И все они умерли. Осталась я, последняя из дедовой фамилии. А потом, - повела она своим чистым высоким голосом, - "И уж не я, а будет он В раздумье петь "Вечерний звон"! Ты будешь петь. Один".
К ночи зашел Гройдо, вернувшийся тоже с поминок - сороковин по Егорычеву.
– Умерли все. Там я узнал о кончине профессора Резенкампфа. Из друзей вашего дедушки остался только я.
(Он умер через три недели.)
Стал говорить, как дед повлиял на него.
– Я был убежденным атеистом. И впервые колебнулся в разговоре с Леонидом Львовичем о Багрицком.
– О поэте? С дедом?
– Собственно, говорила жена, она была с Багрицким знакома, стала читать вашему деду "Смерть пионерки". Сначала, разумеется, "нас водила молодость в сабельный поход", а потом и не только. Леонид Львович, человек вежливый, слушал. В том месте, где умирающая девочка отталкивает крест, говорится, что он упадает на пол. И знаете, что он сказал? Даже у атеиста-одессита, революционного поэта, в стихотворении, безбожном по заданию, - даже у него именно так, только так сказалось о кресте. Не падает, а упадает!
Вспомнил Борис Григорьевич еще одно, прозвучавшее как последний дедов привет. Он сказал, что в свои предсмертные дни хотел бы повидаться с о.
Антону все хотелось узнать, что делал и говорил дед в последние дни.
– Что делал?
– тетя Таня подумала.
– Лежал у себя в боковушке. Только раз, за неделю до смерти, захотел в сад. Мы с Лентей вынесли его на кресле. Он посадил тут каждое дерево. Березку свою любимую тихонько погладил.
– Про тебя говорил, - сказала Тамара.
– Что когда в позапрошлом году он написал всем внукам письма с просьбой прислать по пятьдесят рублей, прислал ты один.
Вспоминать было мучительно стыдно: посылая деньги, он думал - другим они нужнее, зачем они деду в его возрасте?
В эти дни у бабки был последний в ее жизни проблеск сознания, как будто кто-то хотел дать ей попрощаться с тем, с кем она прожила семьдесят лет. За два дня до кончины он ее позвал и просил у нее прощения.
– За что?
– рыдала баба.
– За что я должна простить тебя?
– Я обещал тебе счастье, покой, довольство, а дал бедность, беспокойство и изнурительный труд. Я думал, что могу предложить тебе хорошую жизнь, потому что был молод, потому что многое умел, потому что был силен.
– В этом месте, - вмешалась в рассказ Тамара, - он выпростал из-под одеяла руку и согнул в локте.
И живо представил Антон, как покатился под засученный рукав круглый шар, и впервые заплакал.
– Но ты же не виноват, - говорила сквозь слезы баба, - что они отобрали у нас все.
– Они отобрали сад, дом, отца, братьев. Бога они отнять не смогли, ибо царство Божие внутри нас. Но они отняли Россию. И в мои последние дни нет у меня к ним христианского чувства. Неизбывный грех. Не могу в душе моей найти им прощения. Грех мой великий.
В предсмертные часы молчал, хотя был в уме и памяти. Дочери упрашивали: "Скажи что-нибудь". Но он лишь тихо улыбался. "Сказал только что-то про немоту перед кончиною. Это стихи, Антоша?"
Это было их любимое с дедом издавна стихотворение Некрасова. Антону больше всего нравилось: "На избушку эту бревнышки Он один таскал сосновые", казалось, что это про деда - он сам видел, как тот нес на плече пятивершковое бревно.
"Немота перед кончиною подобает христианину".
1987, 1997-2000