Ложкаревка-Интернейшнл и ее обитатели

Менжунова Наталья

Она не договорила. Одна часть ее сердца хотела, чтобы этот рыжий остался в Ложкаревке навсегда, а другая кричала о несправедливости случившегося. Эта часть сердца желала ему поскорее оказаться дома, на родине. Поэтому журавлиха не смогла закончить фразу. Она поднялась в воздух, сделала круг над огородом, уронила к ногам Эму перо и полетела за клином журавлей. Вскоре птица превратилась в точку, а потом и вовсе слилась со стаей.

Эму хорошо понял, о чем не договорила журавушка. Он бросился на землю, ритмично забил крыльями и, запрокинув голову, стал биться

затылком о собственную спину. Он рычал подобно льву, и его бас поднимался к небу вслед улетевшей стае. Но звук его голоса уже не мог догнать исчезнувший клин, и через некоторое время Эму затих.

Растроганная баба Маня украдкой смахнула слезинку и ушла в дом — проверить, «как там Лени».

— Смотри-ка ты, — вздохнул дед Авоська, усаживаясь на ступеньку крыльца, — прямо как у людей. В каждом теле душа трепещется…

Дед был поражен в самое сердце, ведь он тоже ухаживал за бабой Маней, а потому понимал страуса как никто другой.

Он кашлянул и удивился сам себе:

— Чего-то я стал слишком сентиментальный… Старею, что ли?

Дед долго еще сидел на крыльце у бабы Мани, пока небо не потемнело, и на нем не высыпали звезды — как утверждал Эму, вверх ногами. В воздухе плавал густой смешанный запах яблок и сена.

Глава 9. «АВОСЬ, МЕСТА ХВАТИТ»

Едва забрезжил рассвет, как баба Маня нагнала деда Авоську на дороге к железнодорожной платформе.

— Аво-о-ська! — запыхавшись, закричала она. — Ты куда?!

Авоська затравленно оглянулся и прибавил шагу.

… Когда Галка сообщила бабе Мане, что Авоська пошел к электричкам, та спросила:

— В кроссовках?

— Чего, баб Мань?

— Ну, ты не заметила, в чем он пошел: в сапогах или в кроссовках?

Галка наморщила лоб и сообразила:

— Точно! В кроссовках!

У бабы Мани екнуло сердце, она подхватилась и — к двери:

— Не иначе как в город первой электричкой собрался! Боюсь, Галь, как бы он не удумал самолично привести во двор этих звероловов.

И теперь она бежала к платформе, теряя по дороге тапки и переживая, что не успеет.

Дед Авоська не ожидал от бабы Мани такой прыти, он заметался по платформе в поисках укрытия, потом перешел на галоп. Да где укроешься на полустанке, на котором кроме деда других пассажиров-то и нет. Не за синей же табличкой с белыми буквами «Ложкаревка». Баба Маня, перегородив Авоське дорогу, вновь спросила, глядя в упор:

— Так ты куда?

Авоська почувствовал в ее голосе легкую угрозу и понял, что не сойти ему с этого места, пока не признается. И он решился сказать правду.

— Я это… в город, — замялся дед. — Деньги вернуть.

Баба Маня все еще смотрела на него с недоверием, и тогда он договорил:

— Слышь, Мань, я чего тут подумал… Не будем их продавать. А пускай здесь живут. Авось, места хватит… Вон и журавли улетели…

— А что ж от меня тогда бежал без оглядки? — изумилась баба Маня. — Слов таких, человеческих, застыдился, что ли?

— Сам не знаю, — смущенно пожал плечами Авоська. — Сюрпризом хотел…

— Тогда

я тебя провожу, — смягчилась баба Маня, усаживаясь на скамейку и переводя дух. А когда за поворотом загудела электричка, напутствовала: — Ты вот что, Авоська. На обратном пути зайди в аптеку и купи килограммов пять листьев эвкалипта. Они в коробках продаются. Так ты побольше накупи.

— А это еще зачем? — не понял Авоська.

— Лени к фикусу моему подбирается. Ему ведь, когда не спит, все время есть хочется. Э-э-э, а еще книжки читаешь. — Баба Маня постучала Авоську по лбу. — Коала только листьями эвкалиптов питаются. Боюсь, как бы ни съел чего вредного. Да! Заодно книгу купи, «Животные Австралии». Про болезни разные и привычки. Пусть будет на всякий случай. Зима долгая.

Двери электрички гулко захлопнулись, поезд вильнул хвостом, увозя сияющего деда Авоську в город, и колеса дробно застучали по рельсам:

«Трам-там-тук-тук! Даки-таки-тук-дук!»

«Тури-тури-тари-тари! Чики-дики-дон!» — достучала прутиком по перилам платформы баба Маня и неторопливо зашагала в деревню, высматривая на дороге свои тапки.

Во дворе здоровяк Кенг уже вовсю крутил ворот колодца, вытаскивая полные ведра с водой. Под шум стекающей воды он о чем-то сосредоточенно думал.

— Куда это Эму запропастился? — прервала его мысли Галка.

— У нашего Эму «a trip down memory line», — ответил Кенг, подхватил ведра и, стараясь не расплескать, потащил в дом.

Галка влетела следом:

— Переведи.

— Приступ ностальгии, — перевел Кенг и подошел к Лени, застывшему в обнимку со шваброй.

— Лени, — строго сказал Кенг, — я тебя о чем попросил?

— У? — замигал полусонными глазами коала.

— Я. Попросил тебя. Протереть полы. Этой шваброй, — членораздельно произнес Кенг. — А ты опять спишь? Тебе что, ночи не хватило?

— Ночью я гонял мышей, — беззастенчиво соврал Лени. А следом ему в голову пришла замечательная, на его взгляд, мысль: — А давай Эму на каждую ногу по тряпке привяжем, он туда-сюда по дому пройдет, и всё! Полы чистенькие! У него ноги — никакой швабры не нужно! А вот, кстати, и он!

В окно было видно, как во двор вошел Эму. Он безучастно смотрел по сторонам и словно ничего не видел. Затем вынул из-под крыла журавлиное перо, погладил его и спрятал обратно.

Кенг вышел из дома с опустевшими ведрами. Проходя мимо Эму, он сдержанно проронил:

— Ты бы не ходил смотреть на проходящие поезда. Попадешься в чьи-нибудь лапы. Тебе проблема, нам проблема.

— Как ты думаешь, у нас в Австралии сейчас ночь? — глядя вдаль, спросил страус.

— Может быть. Или вечер, — задумчиво посмотрел за горизонт кенгуру. — И все-таки, не ходи больше к поездам.

Эму кивнул. Потом поднял вновь наполненные водой ведра и потащил их в дом.

— Ностальгия? — справилась Галка у Кенга, провожая взглядом Эму.

Кенг кивнул.

— Кенг! Кенг! Глянь, похож я на сумчатого бобра? — вбежал во двор запыхавшийся Бобрик с привязанной к животу сумкой.