Лубянка, 23

Хазанов Юрий Самуилович

Приезжайте, милые Римма и Юра, заберите меня, сироту несчастную, хотя, если по правде, мне здесь совсем неплохо, и все говорят, что без меня скучать будут. Остаюсь любящий вас Кап. Отдыхайте как следует».

Отдыхали мы вполне прилично, если иметь в виду море, количество и качество солнечных лучей и мягкий чистый пляж. Кроме того, мы совершенно оторвались от газет и радио, так что почти забыли о «нашем дорогом Никите Сергеевиче», о его косноязычных словарных перлах, о борьбе за мир во всем мире, о происках американской военщины и о враждебных вылазках внутри нашей страны таких, с позволения

сказать, литераторов, как небезызвестный Пастернак, написавший злопыхательский роман и тайно напечатавший его за границей.

С Тузиком и в третий раз случилось то же самое, и тогда я сказал ребятам, пускай отведут не Тузика, а меня к ветеринару, я постараюсь договориться, чтобы нанес частный визит. И он его нанес; как следует осмотрел больного и сказал, что не находит ровно никаких отклонений. Просто симулянт какой-то. Однако под напором фактов, изложенных нами, доктор смягчился и обещал сделать в ближайшее время анализы, взять мазок на клеща и так далее. Если приведете животное… Но животное привести не удавалось, а вскоре дело подошло к развязке.

Но до этого все продолжалось в том же духе: утренние часы проходили в постоянном беспокойстве за судьбу Тузика, зато ночи, надо признать, стали значительно спокойней: никого уже не тревожил его хрипловатый лай, не раздавалось криков «замолчи, идивот!». Даже петух удивительной раскраски, и тот примолк. Соседка, которую ребята прозвали «Бинокля», по-прежнему смотрела на всех в этот прибор и делала замечания, а один раз, поздним вечером, послышались вдруг пронзительные женские крики и собачий лай.

— Ой! Кто-нибудь! Сюда!.. Ой!

Лаял, определенно, Тузик — значит, он находился пока еще в полном здравии, а кричала, судя по голосу, «Бинокля». Но где она?..

Если бы не Тузик, мы все долго бегали бы по двору, не понимая, откуда раздаются призывы о помощи. Но пес стоял возле курятника и упорно лаял в темное отверстие открытой двери. К нему присоединился Турист с обрывком цепи на шее: примчался поддержать приятеля.

— И чегой-то в погреб пошла? — сказала подошедшая хозяйка. — На ночь-то глядя. Неужто провалилась? Что ей там понадобилось?.. Замолчи, идивот! — Это уже Тузику.

У кого-то из подбежавших взрослых был фонарь, в его свете мы помогли женщине выбраться по хлипкой лесенке из неглубокого погреба.

— Ужасные доски… — бормотала «Бинокля». — Спасибо, что помогли. Всегда выдерживали, а сегодня…

— Нечего ночью ходить, — проворчала хозяйка. — Хорошо, голова цела. Отвечай тут за вас…

И вдруг раздалось сразу два вопля. Какой громче, сказать трудно? Кричали «Бинокля» и наша хозяйка одновременно. Первая — потому что Турист вошел в курятник, потянулся к ее левой руке и зарычал. «Бинокля» выронила то, что сжимала, — это была бутылка — она упала, разбилась, и в сарае резко запахло водкой. А хозяйка в это самое время с воплем подняла что-то с земли. Не бутылку, а… Мне показалось сперва в свете фонаря, что это пестрая шаль удивительной расцветки, но это был той же расцветки петух; голова с гребешком свисала, как у мертвого.

— Задушил, проклятый! — Хозяйка глядела на Туриста.

Петух вдруг встрепенулся, вырвался из ее рук, издал какое-то воронье карканье и взлетел на свой нашест. Но тут же свалился, шатаясь,

прошел немного и упал на бок, продолжая каркать по-вороньи.

— Ох ты, беда, — сказала хозяйка. — Взбесился, никак?

Петух вскочил опять, выбежал из сарая, бодро прошелся по двору, потом упал как подкошенный, вновь приподнялся, захлопал крыльями и опять закаркал. Хозяйка взяла зажженный фонарь, чтобы взглянуть на кур, и снова раздался ее крик… Уж такая это была ночь!

— Глядите! — вопила она, выбегая из курятника. — Все глядите! Чего в кормушке-то! Хлеб… весь мокрый… А пахнет чем? Водярой!.. Новое дело придумали — кур да петухов спаивать! Еще женщина называется! Пили бы сами…

— Я ее в рот не беру, — сказала «Бинокля» с достоинством.

— Не беру, а сама с бутылкой ходит! Стыдоба какая!

Фонарь так и прыгал в руке хозяйки, словно она подавала световые сигналы в море. Вражеской подводной лодке.

— Глупости какие! — проговорила «Бинокля». — Как вы могли подумать? Просто я…

— Фу! Фу, тебе говорят! — Это Слава кричал на Туриста. — Не бери в рот! Отдай! Ну! Еще умрешь!

Он тащил какой-то пакетик из собачьей пасти.

— Совсем не опасное лекарство, — сказала «Бинокля».

— А вы откуда знаете? — с подозрением спросил Надин отец. — Ваше, что ли? Ну-ка, посмотрим. — Он подставил под свет фонаря обмусоленный пакет. — Лю-ми-нал, — прочел он. — Да это ведь снотворное, если не ошибаюсь. Интересно, зачем оно курам?..

— Или собакам?.. — добавила Надина мать. — Ох, начинаю догадываться… Как вы могли?

— Я не только о себе пеклась, — с чувством оскорбленного достоинства произнесла «Бинокля». — О вас о всех тоже. Чтобы отдых был полноценным.

Отец Нади протянул ей пакетик.

— Киньте его в море, — сказал он. — Пускай тоже уснет. Как Тузик… Или напоите море водкой. Как петуха… А лучше отдайте бутылку мне… Хотя она разбилась, к сожалению…

Через день «Бинокля» переселилась на другую улицу.

Мне, в общем, было ее немного жаль. Лично я тоже предпочитаю тишину всякого рода шуму, но спаивать кого-то или усыплять во имя своего спокойствия, пожалуй, не стал бы. Хотя весь опыт прожитой жизни постоянно напоминает, и не только мне, что жили мы и живем под девизом: наша цель оправдывает любые применяемые для ее достижения средства. Среди которых то, что сделала эта женщина, и ради чего, выглядит вообще милой детской шалостью. (Может, она тоже инфантильна, как мы с Львом Толстым?)

А теперь, читатель, оторвитесь на минуту от захватившего вас чтения и скажите прямо: не замечаете, как изменился на последних страницах авторский стиль? И еще скажите: стало вам понятно, что, исключая некоторые «взрослые вкрапления», я сочинил, по сути, детский рассказ? (Или болванку детского рассказа?)

Однако вернемся к нашему с вами взрослому повествованию.

Время от времени я ощущал потребность побыть в тишине, в одиночестве (что так нелепо пыталась осуществить несуразная «Бинокля»), для чего уходил в безмолвные горы и бродил там без всяких дорог и тропинок вверх и вниз, вверх и вниз, забывая о том, «какое тысячелетье на дворе», как играют в «буржу, мадам», в каком издательстве мечтают оказать мне материальную поддержку, и даже о Римме и о Капе.