Лучше не бывает
Шрифт:
Она сказала:
— Послушай, Вилли, послушай и не думай, что я сошла с ума. Ты на мне женишься?
— Что?
— Я спросила, женишься ли ты на мне.
Мэри сейчас стояла на коленях напротив него. Он все вытирал лицо платком. Он передвинулся, подобрав одну ногу под себя. Его взгляд медленно прошелся по кладбищу, а когда он вернулся снова к лицу Мэри — его лицо совершенно преобразилось, оно вдруг стало сияющим, живым, радостным. Мэри только раз видела такое выражение его лица, когда однажды застала его приплясывающим под музыку Моцарта.
— Чудесно, чудесно, чудесно! — сказал Вилли. — Этого мне еще никто никогда не предлагал! — Потом, когда Мэри заговорила, он добавил тихо, почти неслышно:
— Я же импотент, знаешь ли…
— Вилли, Вилли! — раздался резкий
— О, Вилли, Мэри, вы не видели Монроза?
Оба сказали, что нет.
— Я искала его повсюду, но его нет, нет нигдеуже давно, а он раньше никогда не исчезал, он даже не пришел попить молочка, а Пирс сказал, что он, наверно, утонул,и…
— Ерунда, — сказала Мэри. — Кошки не тонут, они слишком умны для этого. Он вернется наверняка.
— Но где же он? Он не такой, как другие коты, он никогдане уходит.
— Ну, а теперь, — сказал Вилли, с трудом поднимаясь с плющевой подстилки, — вернемся домой вместе, и я помогу его искать. Я думаю, он где-то рядом, спит под кустом. Я помогу искать его.
— Но я искала повсюду,и уже давно прошло время, когда он пьет молоко, и он всегда приходит…
Вилли, уводя ее, говорил с ней низким, поющим, успокаивающим голосом.
Мэри осталась на месте. Но вскоре она медленно поднялась. С внезапной тревогой она подумала о зеленом стекле, подаренном Вилли, который он кинул ей, как принц, отыскивающий принцессу, только, конечно, в сказке все было наоборот. Когда она вскочила, чтобы обнять его, шар, наверно, куда-то закатился. Она начала искать, погрузив руку по локоть в глубину ветвистой изнанки плющевых зарослей, но, хотя она шарила долго, она так и не отыскала зеленый шар.
20
Обширная литература по римскому праву была придумана на основе относительно небольшого количества источников, из которых основная часть была сомнительна из-за включенных в тексты интерполяций. Дьюкейн иногда подозревал, что его страсть к этому предмету была своего рода извращением. Б науке есть определенные области, и к ним принадлежит история Греции и римское право, где скудость фактов бросает вызов дисциплинированному уму. Это похоже на игру, в которой надо из разрозненных кусочков составить определенный рисунок, и чем опытней игрок, тем она сложнее. Отдельный, малоговорящий факт должен быть вплетен в ткань гипотезы так искусно, чтобы она стала значительной, и вот занятие этим плетением увлекало Дьюкейна. В то же время он не находил интереса в борьбе с обширным фактическим материалом, ставшим доступным в последние годы. В его предпочтении явно играл роль определенный эстетизм вкупе, возможно, с пуританской природой, предпочтение он отдавал тому, что было аккуратно, отделано, доказуемо и полностью истолковано. Все эмпирическое только смущало Дьюкейна. Единственный, но зато постоянный источник недовольства в занятиях своим сухим и ограниченным предметом таился в том, что чаще всего темы, заинтересовавшие его, уже давно были исследованы в Германии.
Сейчас Дьюкейн только что вернулся с вечера, проведенного вдвоем с Октавиеном, во время которого они, хотя у них были другие намерения, говорили о работе. Он сидел на кровати, перелистывая работу, написанную им еще в бытность в Олд-Соулз о проблеме «буквального договора», и размышлял, включить ли его в сборник эссе, который он вскоре собирался выпустить в свет под названием «Загадки и парадоксы римского права». Он понимал, что хорошо бы заняться другими делами. Он должен был бы написать письмо Джессике по поводу того, когда им лучше встретиться. Он должен был бы написать предварительный отчет о расследовании дела Рэдичи. Первое он отложил потому, что написанное им было бы наполовину ложью. А второе потому, что он еще не решил, как поступить с Ричардом Бираном.
Попытки разных подчиненных Дьюкейна — Джорджа Дройзена и других — выйти на след Елены
16
Тайный (лат.).
Дьюкейн все откладывал и собирался и дальше откладывать момент, когда он потребует у Бирана объяснений, потому что это была его последняя надежда. Отчет спецслужбы о Биране не содержал, как он и предполагал, ничего интересного, а его собственные розыски и размышления пока не принесли плодов. Он не мог найти никакой зацепки, чтобы объяснить странную роль Бирана в этом деле, и не хотел допрашивать его, не имея серьезных козырей. Биран был очень умным человеком, и вряд ли с ним можно было блефовать, утверждая, что «все известно». Очень мало что было пока известно, и, конечно, Биран знал об этом. Дьюкейн в душе не сомневался, что отношения Рэдичи с Бираном каким-то образом могли разрешить загадку самоубийства, но все же он понимал, что это пока недоказуемо, это лишь предположение. Биран лгал о своем знакомстве с Рэдичи, он моментально обнаружил, что Рэдичи убит, и он же зачем-то передвигал тело убитого. Но если Биран предпочтет отговориться тем, что он лгал просто потому, что нервничал и двигал тело из спонтанного любопытства, что можно ему возразить? А то, что он так быстро оказался на месте убийства, вполне могло быть случайностью.
Дьюкейн снова стал перебирать в уме возможность того, что все-таки Биран убил Рэдичи; он размышлял, было ли противоречие между отпечатками пальцев левши и положением револьвера случайным или же оно являлось хитрой уловкой. Но он не мог прийти к какому-нибудь выводу: случайность была маловероятна, а уловка была бы слишком ловкой и непонятной. Если Биран наблюдал за Рэдичи во время исполнения им магических ритуалов, как же он мог не знать, что тот — левша? На самом деле Дьюкейн знал по собственному опыту, что люди часто не замечают, что человек — левша, к тому же не было никаких доказательств, что визиты Бирана в дом Рэдичи вообще были связаны с магией. И в целом Дьюкейн отвергал мысль об убийстве. Он был глубоко убежден, что Рэдичи сам стрелял и что Биран необдуманно положил револьвер в поисках чего-то, или что там у него было на уме, а потом инстинктивно положил его справа. Очень скоро он задаст этот вопрос самому Бирану. Но разговор с ним, так долго откладываемый, будет очень важным, решающим в этом деле, и его нельзя провалить. Он хотел не просто ошеломить Бирана, но желал иметь достаточно информации, чтобы загнать его в ловушку. В данный момент, однако, казалось просто невозможным выяснить что-то еще, пришел он к печальному выводу. Разве еще попытать Мак-Грата.
— Там внизу джентльмен хочет вас видеть, сэр. Он говорит — его зовут Мак-Грат.
Дьюкейн вздрогнул. Файви предпочитал не входить в комнату, если можно было ограничиться простым заглядыванием в нее, и сейчас, склонясь под углом в сорок пять градусов, держась за дверную ручку, наклонился вперед. Даже его усы как будто подверглись действию гравитации.
— Где он? Я спущусь.
— Он в холле, сэр.
Когда Файви посторонился, Дьюкейн ощутил странный и незнакомый запах, какой-то сладковато-кислый аромат исходил от его слуги. Он поторопился отойти от него подальше. Файви спускался за ним по лестнице, мыча себе под нос «Бони Чарли».