Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм

Ли Танит

Должен признать, что после этой утраты нам стало легче жить. Вспыльчивость отца, знакомая мне с раннего детства, превратилась в добродушную капризность. Его гнев вспыхивал реже и обращался уже не на семью, а на работодателя, ежемесячные счета или телевизор. Отец не швырялся стульями в стену, когда спорил с матерью, и никогда больше не повышал на меня голос. Сперва я немного скучал по брату, хотя он и не был добр ко мне и никогда ни от кого не защищал. Рэй всегда был главным, а однажды дело дошло до того, что он помочился мне на ногу (мне было пять лет, а ему почти одиннадцать), чтобы доказать, что он — могущественный старший брат.

Несмотря на то что мама очень

страдала несколько лет после пропажи Рэя, я думаю, даже она в конце концов смирилась. Рэй был трудным ребенком, который, по ее словам, с самого рождения только требовал, злился и кричал. Со временем мама утешила себя мыслью о том, что Рэй, наверное, живет в каком-то провинциальном городке штата Виргиния и ему гораздо лучше без гнета семьи. Возможно даже, что он счастлив. От этой мысли она словно расцвела.

Никому ни на минуту не приходило в голову, что Рэй погиб. Он был негодяем, а негодяи на юге не умирают. Они становятся солью земли, и в маленьких городках их почитают так же, как необычайно красивых женщин или трехлапых собак.

2

Потом я вырос, немного поездил по стране, женился и развелся. Когда моему сыну исполнилось пять лет, мы, как давно уже собирались, поехали в гости к бабушке. Мне доверили Томми на целых шесть дней — неслыханная щедрость бывшей жены. Мы ехали по городскому асфальту; я подумал, что славно было бы заглянуть в Прюитт и показать Томми разрушенную коневодческую ферму. Но воспоминания об этой местности меня подвели, а гордость не позволяла спрашивать дорогу на заправках, так что мы слегка заблудились. Томми захотел пообедать, поэтому мы выгрузились из машины возле кофейни, сделанной как будто из листовой жести, в форме старинного кофейника. Официантка была симпатичной; она сказала Томми, что он — «рыжеволосейший мальчик» из всех, кого она когда-либо видела. Пахло в кофейне подгнившими овощами, но галеты с ветчиной были вкусными, и я научил сына старинному искусству игры в «смотри, еда!», забрасывая ему в рот галеты и арахис. Мама будет ругаться, когда Томми вернется в Балтимор и тоже начнет открывать набитый рот во время еды.

— Не знаете, как доехать до Прюитта? — спросил я у официантки.

Девушка принесла мне карту, я подвинулся, чтобы она могла присесть рядом на краешек стула и показать мне дорогу мимо Гранд-Айленда к югу от Нэйчерал Бридж.

— Так много новых шоссе, — сказал я, — совсем сбили с толку.

— Отлично понимаю, — сказала она. — Искромсали уже все холмы. Скоро тут будет, как в Нью-Йорке.

Я хотел еще пофлиртовать с ней и поэтому заговорил об исчезновении своего брата — эта история никогда не надоедала Томми, сколько бы я ее ни рассказывал. Я говорил и украдкой изучал лицо девушки, но оно не выражало ничего, кроме любопытства. Она была порядком младше меня — наверное, всего-то лет двадцати. Мне было приятно думать, что она рада моим знакам внимания, по меньшей мере, так же, как я рад ее компании.

— …И по сей день мы не знаем, куда он ушел, — закончил я.

Девушка протянула руку к волосам Томми, потрепала их и откинула челку с его глаз:

— Слышала я об этом месте.

Томми захотел еще молока, и девушка сходила за добавкой. Когда она вернулась, я спросил, что она имела в виду.

— Ну, — сказала она, слегка прищурясь, как будто пытаясь извлечь что-то смутное из закоулков памяти, — оно уже иначе называется, не узловая Вайдал, и железнодорожные пути все либо разобрали, либо закатали в асфальт. Но оно до сих пор на месте, и люди там уже не раз пропадали.

— Ты так говоришь, будто это сюжет из новостей, — сказал я.

Девушка засмеялась:

— Это была такая страшилка, что ли. Когда я была маленькой.

«Ты все еще маленькая», — подумал я. Меня осенило, что чем-то она похожа на Энни, мою бывшую. Не внешностью, но девчонкой, сидевшей внутри.

— Что такое страшилка? — спросил Томми.

— Для тех, кто сует нос, куда не надо, — ответил я.

Официантка посерьезнела и заговорила шепотом:

— Одна девочка из Ковингтона убежала из дома. Знакомая моей двоюродной сестры. Она добралась до этого места, а больше никуда не пришла. Тетя говорила, что ее забрал отчим, но моя сестра сказала: это только чтобы не перепугать нас всех.

— Одна из страшилок, — сказал я, но почувствовав себя неловко, будто мальчишка во мне пригрозил вырваться наружу. — Знаешь, так знакомый знакомого рассказывает про дохлую собаку в хозяйственной сумке, которую украли панки, или про крюк в багажнике.

— Что такое крюк в багажнике? — спросил Томми.

— Рыболовный крючок, — сказал я, чтобы его успокоить. Энни говорила мне, что ему иногда снятся кошмары, и я не хотел давать им новую пищу.

Но девушка все-таки напугала Томми, сказав: «Там, где я росла, поговаривали, что это место — что-то вроде задницы вселенной».

Я оплатил счет и поспешно вывел Томми к «мустангу», потому что в конце концов от ее рассказов у меня мурашки побежали по спине. У Томми наверняка будут новые кошмары — за что меня вознаградят, еще сократив количество выходных, которые мне разрешено с ним проводить.

Но Томми вдруг сказал:

— Я хочу туда поехать.

— Куда?

— К заднице.

— Никогда в жизни больше не говори это слово.

— Хорошо.

— Странноватая такая девчонка, ух.

— Ага, — сказал Томми. — Хотела тебя напугать.

— Я думал — тебя.

Он пожал плечами, до странного взрослый:

— Я не напугался.

Я не хотел непременно попасть на узловую Вайдал, но мы все-таки наткнулись на нее благодаря моим выдающимся успехам за рулем — в таком темпе мы доберемся до дома моей матери в Ричмонде не раньше полуночи. Сейчас было только полшестого. Я не сразу узнал узловую. Здесь все изменилось. Знак убрали, а старые бензонасосы остались на месте, но почти утонули в море брошенных диванов, холодильников и рам старых проржавевших драндулетов, растущих вдоль дороги, словно кусты. Само шоссе сузилось до колеи, усыпанной гравием, и я бы легко проехал мимо узловой, не заметив ее, если бы Томми не сказал, что хочет писать. Он не мог подождать; за пять лет отцовства я усвоил, что если мой сын говорит: нужно выйти, — ему это действительно нужно. Я остановился у обочины, вылез из машины вместе с Томми и отправил его пописать за один из диванов. Я стоял рядом, не потому что боялся апокрифического пророчества официантки, нет, — меня беспокоили мокасиновые змеи и извращенцы. Я оглядел узловую и заметил, что девушка в кофейне соврала: железнодорожных путей в поле зрения было предостаточно.

— Посмотри, — сказал Томми, застегнув молнию. Он схватил мою руку и указал ею на днище старого драного дивана.

— Это асфальт, — сказал я. «Или нефть», — подумал я.

«Или что-то еще…»

— Не трогай ничего! — крикнул я, но было поздно. Томми нагнулся и запустил пальцы прямо в эту штуку.

— Надеюсь, это не собакины «а-а».

Я подхватил его и оттащил прочь. Томми вдруг вскрикнул, и тогда я увидел почему.

Кожа на его пальцах, там, где были подушечки, казалась шероховатой и кровоточила. Верхний слой кожи был сорван.