Лучшее за год 2007: Мистика, фэнтези, магический реализм
Шрифт:
Итак, у Мими есть потребность. Есть коза. У козы есть молоко. Есть пальцы, которые грызет артрит. Но нет ведра. Мими совсем забыла о нем.
— Эй ты, прекрати выдрючиваться, — велела старушка козе. — У меня дома малыш, которому нужно то, что ты даешь. А ты так шумишь, что я даже думать не могу.
Она поискала в развалинах, тыкая в груды кирпича палкой и зонтиком. Ничего. Даже ни одной спасительной консервной банки.
Так что в конце концов Мими Готье подоила — стонущими от боли руками — козу в самую большую пару деревянных башмаков. Затем расстегнула пуговицы своего крестьянского платья
Сделав несколько шагов в сторону дома, она повернула назад: а почему бы не взять козу с собой? Только сумеет ли она протащить скотину по бревну? Если коза опрокинет ее в канаву, Мими умрет там, в этой сырости.
Впрочем, шанса попробовать ей не выпало. При первой же возможности коза шарахнулась в сторону и вырвала веревку из слабой хватки старухи. После чего скрылась в высокой траве заросшего сорняками поля, истерически мекая от радости, которая наверняка окажется недолгой с учетом всеобщей паники текущих времен.
Ветер вонял, будто его подпалили. Солнце тем временем взобралось уже высоко и то и дело нагловато подмигивало, замутненное дымом орудийного огня. Когда старушка еле-еле доплелась до своих земель, луг оказался разорен. Мими Готье представила себе марширующих великанов-людоедов с дыханием, подобным обжигающему пороху, с дыханием, пахнущим горячим железом. Ответственность за убытки несли на себе ноги побольше человеческих сапог. Если не собрать траву немедленно, она заплесневеет, сгниет, сено пропадет, и скотина останется голодной.
Только вот скотины-то нету, вспомнила она, так что пускай великаны топчут посевы.
Обратный путь занял куда больше времени, чем она могла себе представить. Да, Мими очень устала. Солнце сползло на западную половину неба, вклинившись между пухлых серых туч. Кажется, одна из ферм, на которых она подумывала пошарить, горела. Туда вела грязная, изрезанная колеями, развороченная колесами с железными ободьями дорога. Тут прошли пушки. И лошади, оставившие свежий навоз.
Но ведь на «Sous Vieux Chene» нет ничего для этих стервятников, там и жечь-то нечего, так?
А дубовик — все ли с ним в порядке? Там ли он еще?
Она не могла идти быстрее, чем шла. Если в следующие четыре минуты дубовик собирается помереть от отсутствия свежего молочка, значит, так тому и быть. Все свои десятки лет, сколько их ни есть, она перемещалась по жизни собственным, пусть и неспешным, шагом и прекрасно знала, что всему на ферме суждено умереть в свое время. В том числе и ей — в свое время, когда бы оно ни настало.
Однако дыхание старушки участилось: несмотря на свою крестьянскую философию, она действительно торопилась.
Дверь косо висела, сорванная с петель, комья грязи нахально расползлись на некогда вымытом дочиста полу фермерского дома. Но в остальном дом казался нетронутым. Наступающая армия не нашла ничего — ни чтобы украсть, ни чтобы съесть, никого, чтобы изнасиловать, и возможно, потребность дубовика в молоке спасла жизнь Мими Готье, в нужный момент уведя ее со сцены.
Не то чтобы она особенно радовалась, что спасена. Для чего спасена? Чтобы умереть от голода за недельку-другую, следя, как взмывает и падает солнце, слыша стрекот поздних летних сверчков, терзающий ее последние минуты, как неумолимый стук маятника, — и так до тех пор, пока маятник этот не замрет наконец навсегда?
Но она беспокоилась о дубовике. Аккуратно пристроив башмаки в сухой раковине, подоткнув их полотенцами, чтобы они не опрокинулись и молоко не пролилось. Мими Готье отправилась на поиски своего гостя.
Он нашелся в изголовье низенькой постели Доминик — дубовик прицепился к передней спинке кровати. Теперь он еще сильнее походил на корягу, а его беспокойные движения стали еще судорожнее. Дубовик карабкался вверх и вниз по грубой резной стойке, изучая лицо человека, чья голова покоилась на тощенькой подушке Доминик, покрытой растрескавшейся коркой запекшейся крови и рвоты.
— Я должна была справиться с козой, — пробормотала Мими Готье. — Но она справилась со мной лучше, чем я с ней.
Человек был германским солдатом. На шее его зияла глубокая рана — точно краснокочанную капусту разрубили ножом. За всю свою долгую жизнь фермерской жены Мими Готье никогда еще не видела человеческой анатомии, столь беспардонно открытой для обзора. Она была весьма заинтригована. Дубовик содрогнулся — от отвращения? Он соскользнул вниз, осмотрел рану, жуткое месиво из блевотины и крови, опаленные брови, лоснящийся обожженный висок, длинный точеный нос и отличные зубы, совершенно целые, перламутровые, как очищенные луковки, — ни одного пожелтевшего среди них не наблюдалось.
— Это враг, — сказала Мими Готье. — Это Германская Армия.
Германская Армия тяжело втягивала в себя воздух, точно кузнечный мех с прорехой, а когда Германская Армия выдыхала, хлопья засохшей крови плясали, блестя медью, в гаснущем вечернем свете.
Дубовик выгнул пальцы и ткнул куда-то вбок. Там, на полу, лежали винтовка и кожаный ранец.
— Я знакома с винтовками, — буркнула старушка дубовику. — В свое время я не раз пристреливала собак, отслуживших свое, и как-то даже убила охромевшую лошадь. А еще палила поверх голов разбойников и попов, слишком интересующихся делами дома.
Но она не прикоснулась к винтовке. Вместо этого Мими покопалась в ранце, надеясь отыскать сухари, продуктовый паек или документы. Бумаги нашлись, но на немецком — она не могла прочесть их. Однако, кто бы ни оставил здесь этого солдата, он «позаботился» о его еде. Мадам Готье не обнаружила ничего полезного, кроме длинной иголки и катушки ниток.
Она разожгла кухонную плиту какими-то щепочками и подбросила пару деревянных ложек, чтобы поддержать огонь, поскольку не могла тратить время на поиски чего-нибудь еще. Старушка раскалила иглу — во избежание заражения, — а когда та остыла настолько, что ее можно было держать, присела на краешек постели Доминик. Она зашила рану — как получилось. Без очков Мими все равно не могла тщательно рассмотреть свою работу. Края сошлись кривовато, и кровь потекла снова, но хотя бы не хлынула потоком. В душе мадам Готье поселилось чувство, возможно и ложное, что она сделала нечто хорошее.