Лучшие стихи и песни

Рождественский Роберт Иванович

«Надоело: «Долой!..»»

Надоело: «Долой!..» Надоело: «Ура!..» Дождь идет, как вчера. И как позавчера. Я поверил, что эта дождливая слизь нам дана в наказанье, что мы родились… Но однажды — пришельцем из сказочных книг — яркий солнечный луч на мгновенье возник! Он пронзил эту морось блестящей иглой… Тонкий солнечный луч. Без «ура» и «долой».

«Гром прогрохотал незрячий…»

Гром прогрохотал незрячий. Ливень ринулся с небес… Был я молодым, горячим, без оглядки в драку лез!.. А сейчас прошло геройство, — видимо,

не те года… А теперь я долго, просто жду мгновения, когда так: ни с ходу и ни с маху, — утешеньем за грехи, — тихо лягут на бумагу беззащитные стихи.

Сказочка

Жил да был. Жил да был. Спал, работал, ел и пил. Полюбил. Разлюбил. Плюнул! — снова жил да был… Говорил себе не раз: «Эх, махнуть бы на Кавказ!..» Не собрался. Не махнул… Лямку буднично тянул. Жил да был. Жил да был. Что-то знал да позабыл. Ждал чего-то, но потом — дом, работа, снова дом. То жара, то снега хруст. А почтовый ящик пуст… Жил да был. Грустил. Седел. Брился. В зеркало глядел. Никого к себе не звал, В долг не брал и не давал. Не любил ходить в кино, но зато смотрел в окно на людей и на собак — интересно, как-никак. Жил да был. Жил да был. Вдруг пошел — ковер купил! От стены и до стены с ворсом сказочной длины! Красотища — Бог ты мой!.. Прошлой слякотной зимой так, без видимых причин — умер, отошел, почил… Зазвенел дверной звонок. Двое принесли венок (от месткома) с лентой рыжей… (Вот под этой ржавой крышей, вот под этим серым небом жил да был.) А может, не был.

«В поисках счастья, работы, гражданства…»

В поисках счастья, работы, гражданства странный обычай в России возник: детям уже надоело рождаться. Верят, что мы проживем и без них.

Август девяносто первого

Небо в грозовых раскатах. Мир, лоснящийся снаружи. Мальчики на баррикадах яростны и безоружны… Час нелепый и бредовый. Зрители на всех балконах. Кровь на вздыбленной Садовой. Слезы Бога на погонах… Скрежет голоса цековского и — «для блага всех людей» путч на музыку Чайковского. Танец мелких лебедей.

Позавчера

Пятидесятый. Карелия. Бригада разнорабочих. Безликое озеро. Берег, где только камни растут. Брезент, от ветра натянутый, вздрагивает и лопочет. Люди сидят на корточках. Молча обеда ждут. Сидят они неподвижно. Когда-то кем-то рожденные. Ничейные на ничейной, еще не открытой земле. Нечаянно не посаженные. Условно освобожденные. Сидят и смотрят, как крутится крупа в чугунном котле.

«Ночью почти что до центра земли…»

Ночью почти что до центра земли площадь единственную подмели. Утром динамики грянули всласть, и демонстрация началась!.. Вытянув шеи, идет детвора, — «Светлому будущему — ура-а!» Стайка затюканных женщин. И над — крупно: «Да

здравствует мелькомбинат!..» «Нашему Первому маю — ура! Интеллигенция наша да здра…» Вот райбольница шагает. А вот — Ордена Ленина Конный завод… …Следом какая-то бабушка шла. С ярким флажком. Как машина Посла.

«Наше время пока что не знает…»

Наше время пока что не знает пути своего. Это время безумно, тревожно и слишком подробно… Захотелось уйти мне в себя, а там — никого! Переломано все, будто после большого погрома… Значит, надобно заново связывать тонкую нить. И любое дождливое утро встречать первозданно. И потворствовать внукам. И даже болезни ценить… А заката не ждать. Все равно, он наступит нежданно.

«Я шагал по земле, было зябко в душе…»

Булату Окуджаве

Я шагал по земле, было зябко в душе и окрест. Я тащил на усталой спине свой единственный крест. Было холодно так, что во рту замерзали слова. И тогда я решил этот крест расколоть на дрова. И разжег я костер на снегу. И стоял. И смотрел, как мой крест одинокий удивленно и тихо горел… А потом зашагал я опять среди черных полей. Нет креста за спиной… Без него мне еще тяжелей.

«Может быть, все-таки мне повезло…»

Может быть, все-таки мне повезло, если я видел время запутанное, время запуганное, время беспутное, которое то мчалось, то шло. А люди шагали за ним по пятам. Поэтому я его хаять не буду… Все мы — гарнир к основному блюду, которое жарится где-то Там.

«Ламца-дрица, гоп-цаца!..»

Ламца-дрица, гоп-цаца! Это — сказка без конца… Трали-вали, вали-трали. Ах, как нам прекрасно врали! Ах, как далеко вели «ради счастья всей Земли!». Трали-вали, трали-вали… Ах, как гордо мы шагали! Аж с утра до темноты шли вперед, раззявив рты. Флаг пылал, над нами рея… Золотое было время! Время тостов и речей. Век дотошных стукачей… Ведь еще почти намедни ах, как смачно нас имели! (Десять пишем, два в уме), — оказались мы в дерьме. В нем теперь сидим и воем, как когда-то под конвоем. Ламца-дрица, гоп-цаца… Нам бы выка — рабка — тца!

«Помогите мне, стихи!..»

Помогите мне, стихи! Так случилось почему-то: на душе темно и смутно. Помогите мне, стихи. Слышать больно. Думать больно. В этот день и в этот час я — не верующий в Бога — помощи прошу у вас. Помогите мне, стихи, в это самое мгновенье выдержать, не впасть в неверье. Помогите мне, стихи. Вы не уходите прочь, помогите, заклинаю! Чем? А я и сам не знаю, чем вы можете помочь. Разделите эту боль, научите с ней расстаться. Помогите мне остаться до конца самим собой. Выплыть. Встать на берегу, снова голос обретая. Помогите… И тогда я сам кому-то помогу.