Лучший исторический детектив – 2

Сороковик Александр

— И что? Хотите и его купить? Или только землю?

В трубке послышался глубокий вздох, и снова повисла пауза.

— Алло! — Лаврищев подул в трубку. — Вы меня слышите, госпожа писательница?

Голос почти прошептал:

— Слышу, Игорь Ильич, слышу… Вы готовы? Знаете, я первый раз в жизни выполняю роль душеприказчика…

— Что-о-о? Не понял, Анастасия…Как вас там по отчеству?

— Мужайтесь, Игорь Ильич. Ночью Вера Ивановна… умерла.

Теперь настал черёд взять паузу Игорю Ильичу.

— Как это произошло? — наконец спросил он, доставая из кармана пластмассовый столбик с нитроглицерином.

—

Вы, должно быть, знаете, она сильно болела… Я ухаживала… Короче, сердце остановилось ночью. Я утром зашла её проведать, она ещё тёплой была. Но без признаков жизни. Перед смертью, дня за три, она, словно предчувствуя свой уход, дала мне список своих детей, их адреса и телефоны. Телефоны почему-то только стационарные. От них многие отказались… Вашей сестре Домне Ильиничне и вашему брату Василию Ильичу дозвониться не смогла, им дала телеграммы, а до вас вот сумела-таки дозвониться… Да, Вера Ивановна ещё просила зачитать детям, значит и вам в том числе, её предсмертную записку…Но только тем, кто приедет на похороны…

— Когда похороны? — перебил писательницу Лаврищев.

— Холодильника в Гуево нет, а лето жаркое. Все формальности уже соблюдены, мужики на гуевском погосте уже могилу копают. Так что выезжайте срочно. Прямо сейчас. Завтра будем хоронить.

Потом что-то затрещало, ворвался фрагмент какой-то радиопередачи, и в трубке запикали короткие гудки.

ВЕРИН КАМЕНЬ

«…Поймут ли, оценят ли грядущие люди весь ужас, всю трагическую сторону нашего существования? А между тем наши страдания — почки, из которых разовьётся их счастье.

Пусть же они остановятся с мыслью и с грустью перед камнями, под которыми мы уснём.

Мы заслужили их грусть».

(А. И. Герцен «Былое и думы»).

После Орла Игорь Ильич уже не спал, стоял в коридоре купированного вагона, задумчиво глядя на названия мелькавших за окном станций, полустанков и платформ для местных электричек. Билет был куплен до Курска. Но вот уже Малоархангельск, Поныри, а потом замелькали знакомые с детства названия железнодорожных станций и полустанков. На душе было тяжело. Он мысленно прокручивал в голове неприятный для него разговор с супругой, которая, узнав о смерти свекрови, пожала плечами: «Так ей под девяностой, кажется, было?… Нам бы до её лет дожить!». Мария Сигизмундовна не выказала обычных в таких случаях формальных знаков внимания. Видно, не до смерти Веры Ивановны, которую и видела-то пару раз в жизни. В тот день Лаврищева-Семионова наконец-то помирилась с сыном. Это придало ей новый заряд энергии. Взяв в руки записную книжку с фамилиями нужных людей, она с энтузиазмом принялась устраивать судьбу «блудного сына», как теперь шутливо называла Юлиана. Дочь Ирина была на восьмом месяце ждали второго ребёнка. Ей Лаврищев даже не стал звонить, чтобы не беспокоить и не нервировать. Один Юлиан, обняв за плечи своего приёмного отца, сказал тихо: «Прими, Лаврищев, мои соболезнования… Завтра у меня собеседование в «Итеко», а после него приеду тебе на помощь в Гуево».

Вагонные колёса отстукивали свой привычный ритм, в котором Лаврищеву читалось:

«Вот и всё, вот и всё, вот и всё…». Игорь Ильич вздохнул: «Вот и всё… И нет больше мамы… Троих подняла на ноги, выкормила, воспитала, а умерла на руках незнакомого человека, какой-то писательницы Анастасии… И этот чужой человек взял на себя сперва уход за больной матерью, а теперь вот и её похороны… Лишь бы успеть. Пока доберусь из Курска до Суджи, а потом до Гуево, — грустно думал Лаврищев, — матушку уже похоронят. У нас до обеда хоронят. А к обеду — поминки, с выпивкой и куриной лапшой. Всё как положено…Успеть. Нужно обязательно успеть…».

На привокзальной площади он взял такси. Когда сказал, что ехать до Суджи, а потом в Гуево, то таксист заломил цену, раза в три превышающую стоимость железнодорожного билета от Москвы до Курска. Лаврищев кивнул:

— Часа за три доедем? За скорость плачу.

— Любой каприз за ваши деньги, — радостно ответил водитель новенькой «Мазды». — Пристегните ремни! Взлетаем!

Когда машина, попетляв по старинному городку, выехала из Суджы на дорогу, ведущую в Гуево и к Горнальскому монастырю, таксист, которого следователь неделикатно попросил помолчать в пути, заметил:

— Месяц назад асфальт уложили. Через полчаса долетим… Так что горсть земли на гроб бросить успеете.

— Надо успеть, — как заклинание, опять повторил Лаврищев, вглядываясь в ниточку горизонта. — Придави, браток.

У развилки дорог, где заканчивался асфальт и начиналась укатанная грунтовка, Игорь Ильич не увидел знакомой старой ракиты с дуплом, в котором пацаном прятался от дождя, а в знойный день любил здесь отдохнуть в прохладном сумраке. От ракиты остался один огромный пень, черневший на обочине.

— Здесь, браток, поверни направо, к Маруськиному логу, там гуевский погост, — попросил следователь шофёра. — Вот тот гранитный валун — твой ориентир.

Весёлый таксист, немовавший по просьбе клиента всю дорогу, тихо замурлыкал:

— Я знаю пароль, я вижу ориентир…

— Курс на Верин Камень, — вздохнул Игорь Ильич.

— Какой камень?

— Вон тот гранитный валун, что теперь оказался краю лога, Вериным Камнем зовётся…

— Чудно, — хмыкнул водитель. — У вас лог — Маруськин, камень — и тот с именем.

Лаврищев ничего не ответил таксисту. Тот, поднимая облако пыли, промчался мимо Вериного Камня. Там, за Маруськиным логом, уже виднелись покосившиеся кресты, пирамидки и вполне достойные памятники, черневшие над могильными холмиками ушедших из жизни гуевцев.

— Остановись здесь, — сказал Лаврищев. — Дальше я пешком.

— Вас подождать или как?

— Поезжай, друг, — ответил следователь. — В Суджи найдёшь клиентов на обратную дорогу.

— Спасибо, — весело бросил таксист.

— За что?

— За щедрость. И вообще… Примите мои соболезнования.

Маруськин лог Лаврищев обошёл стороной. И только повернул к старому погосту, как увидел двигающуюся к нему навстречу жиденькую похоронную процессию. Несколько старух двигались за перекошенной старой подводой, как сомнамбулы — еле переставляя ноги и с прикрытыми глазами. На подводе ехал гроб. А на крышке гроба сидел худой подросток с испитым лицом и что-то пил из яркой жестяной банки. На голову мальчик, несмотря на жару, натянул тёмно-синий капюшон трикотажной куртки.