Луиза Вернье
Шрифт:
Мать Уорта приехала во Францию, желая увидеть своего второго внука. Жизнь миссис Уорт сильно изменилась к лучшему. Сын выделил ей содержание и часто оказывал дополнительную помощь, и она смогла развязаться со своими нелюбезными родственниками. Когда-то она еще лелеяла надежду, что однажды сын вернется в Англию, но теперь, приехав во Францию, окончательно убедилась, что этого никогда не произойдет. Она поняла, что теперь Франция стала его родиной. Франция дала ему все: любимую жену, возможность совершенствоваться в выбранной профессии, а совсем недавно — его сыновей-французов.
— Ты переписываешься с отцом? — спросила мать Чарльза однажды вечером, когда они остались
— Да. — В его голосе послышалась холодность. — Он пишет мне время от времени.
— Чтобы попросить денег?
— Только чтобы попросить денег.
— И ты ему присылаешь?
— Да. Слава богу, все эти годы он избавлял меня от своего присутствия, но я не могу допустить, чтобы он голодал.
— Неужели ты до сих пор не можешь его простить? Я давно простила.
Он с нежностью посмотрел на мать.
— Я в этом не сомневаюсь. Ты простила его в тот же день, когда он так позорно сбежал. Нет, не могу. За себя я не таю против него обиды, но я никогда не прощу, что он причинил столько горя и страданий тебе, мама. Отец уже давно исчез из нашей жизни, давай больше не будем о нем говорить. — И Чарльз ловко перевел разговор на другую тему. — Кстати, о письмах из Англии. На днях мне написал мой старый лондонский работодатель, мистер Элленби из «Льюис и Элленби». Он как-то узнал о моем повышении и поздравил меня, пожелал удачи. С тех пор мы время от времени переписываемся.
— Как мило.
— Недавно он поинтересовался, не могу ли я взять на работу сына одного его делового знакомого. — Чарльз внимательно прислушался. — Что-то очень тихо в детской. Хочешь пожелать своим внукам спокойной ночи?
Ничего лучшего он и не мог бы ей предложить. Гастон уже спал, но, войдя в комнату новорожденного, они увидели, что Жан Филипп еще не в кроватке. Он покоился на согнутой руке матери. Мари сидела с сыном на коврике, а тот внимательно следил за развевающимися шарфами из индийского шелка, которыми взмахивала в воздухе Мари. Она с блаженной улыбкой оглянулась на них, сама как ребенок лучась от счастья.
— Мы затеяли такую прелестную игру. Жан Филипп заплакал, когда я стала укладывать его в кроватку, а я просто не могла смотреть на его слезы.
Миссис Уорт заметила, с какой нежной снисходительностью ее сын смотрел на свою жену. Она считала свою невестку прекрасной молодой женщиной и рачительной, истинно французской домохозяйкой, но Мари была ужасно непрактична как мать и не имела ни малейшего представления о том, как следует вести себя с детьми. Она надеялась только, что Уорт сможет привить своим сыновьям дисциплину.
— Он в точности как ты, Чарльз, — ворковала Мари, снова обратив все свое восторженное внимание на ребенка и помахивая у него перед лицом темно-голубым шелком. — Смотри! Он уже любит красивые цвета.
Уорт подошел и, опустившись подле жены на одно колено, обнял ее за плечи, вместе с ней разглядывая ребенка.
— В точности как я, — подтвердил он с гордостью.
Миссис Уорт даже не подозревала, что она была не одинока в своем мнении относительно Мари. Уорт втайне думал так же, просто любил жену слишком сильно, чтобы критиковать ее очаровательные промахи. Луиза тоже считала, что Мари проявляет полнейшее безволие по отношению к своим детям. Но, по мнению Луизы, Гастон с Жаном Филиппом — счастливейшие из детей, родившись в такой любящей семье. Преданность Уортов друг другу не подлежала ни малейшему сомнению, и если они и говорили друг другу резкости, то только когда Мари не нравилось очередное изобретение мужа.
Луиза в последнее время была очень взбудоражена. Она надеялась, что сразу же после перемирия Пьер вернется домой, но только в апреле мирный договор положил конец войне. А потом случилось страшное. Ей написал один из его товарищей, сообщив, что Пьер заболел холерой, которая еще разгуливала в армии, и что он будет сообщать ей о состоянии больного. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она получила письмо, написанное уже рукой Пьера, по его почерку было понятно, что он еще очень слаб. Он писал, что, как только достаточно поправится, его перевезут в замок на Луару для дальнейшего выздоровления. Он будет часто ей писать. Он любит ее всем сердцем.
В последние месяцы беременности Мари сидела дома, и тогда Луиза демонстрировала платья клиенткам. Какое-то время этот переход от надоевшей рутины доставлял ей большое удовольствие, но ей быстро прискучило стоять и ходить под пристальными взглядами покупательниц, и она уже рвалась снова заняться чем-нибудь творческим. Уорт был ею доволен.
В конце лета Луиза регулярно получала письма из замка де Ганов. Ей не терпелось поскорее встретиться с Пьером, и она была страшно разочарована, что встречу приходится отложить на неопределенное время. Он писал, что у него случился рецидив, поэтому ему продлили отпуск, чтобы он мог отправиться на юг, к солнцу, и там восстановить свои силы. Луиза испугалась, что врачи опасаются за его легкие, и была несказанно рада, что за ним установили должный уход. Она переживет и эту разлуку, главное, чтобы с ним все было хорошо.
Осенний аврал принес с собой груду заказов. Мари вернулась в магазин, поручив Жана Филиппа и Гастона надежной няне, и вскоре снова начала много работать. Под конец дня ей не терпелось поскорее вернуться домой, к своим маленьким сыновьям, и еще никогда такой длинный путь от магазина до дома не огорчал ее так, как теперь. Она думала, как было бы замечательно, если бы они с мужем жили в здании, где располагался «Гажелен», но, к сожалению, свободных квартир в доме не было.
Кринолины на обручах действительно произвели фурор в мире моды. Только мсье Гажелена и Обиге по-прежнему терзали сомнения относительно новых платьев, которые ринулись покупать их клиентки. Они видели, что Уорт постепенно все больше отходит от традиций и стандартов их уважаемого магазина, что его энергия и энтузиазм, как правило, одерживают верх. Эти новые кринолины, последняя новинка моды, вызвали их особенное недовольство. Ведь юбки на этих легких обручах развевались так, что обнажали щиколотки! При сильном ветре уважаемые женщины демонстрировали интимные части своего тела, что влекло за собой вульгарные шутки и непристойные карикатуры в журналах. Владельцы «Мезон Гажелен» мучительно страдали оттого, что Уорт ввел такую безнравственную моду, пользуясь их добрым именем. Они решили, что больше никогда не позволят Уорту ничего экстравагантного, что могло бы бросить тень на репутацию их магазина.
Сам же Уорт был в восторге оттого, что его кринолины на обручах завоевали такую популярность, и в его мастерских стали шить необыкновенно красивые нижние юбки, которые не будут нескромно разлетаться под внезапным порывом ветра. Эпигоны уже стали изготавливать похожие обручи, и по чистому совпадению на рынке даже появились обручи из китового уса, но, что бы ни предлагали производители для поддержания юбки, главная цель была неизменна, а именно — кринолины должны были быть как можно более широкими, и этот новомодный каприз полностью соответствовал тому широкому размаху, с каким жили парижане, пустившиеся в погоню за наслаждениями с легкой руки самого блистательного из всех европейских дворов.