Луна доктора Фауста
Шрифт:
На рассвете его разбудили крадущиеся шаги по опавшей листве. Гуттен осторожно привстал, опираясь на локоть. С обнаженной шпагой в руке к ним шел Санчо де Мурга, а следом еще четверо.
– Ваша милость, сеньор губернатор! – позвал Санчо. Гуттен приготовился отразить нападение, но палач сказал:
– Ночью все индейцы-носильщики удрали.
Сыграли «тревогу». По всему лагерю, уже освещенному первыми лучами солнца, замелькали фигуры солдат. Спира, вне себя от ярости, допытывался:
– Как могло случиться, что убежала вся сотня? Ведь пленники были скованы по десятеро?
– Сам
– А часовые? Куда они смотрели? Или, может быть, их вовсе не было?
– Что вы, ваша милость! Я поставил четверых – это более чем достаточно, – но никто не может объяснить, что с ними случилось. Допрошенные порознь, они единодушно показали: глубокой ночью перед ними появилась женщина необычайной красоты и без труда склонила каждого ко греху. Каждый, думая, что он – единственный счастливец и что трое остальных останутся на часах, покорно следовал за незнакомкой…
– …где и получал причитающееся ему? – мрачно спросил Франсиско Веласко.
– А вот и нет! – зашептал Мурга. – Все четверо рассказали, что женщина – они описывают ее внешность совершенно одинаково, – проведя их вверх по склону, внезапно растаяла в воздухе.
– Подойдите! – сердито бросил Спира четверым солдатам, понуро стоявшим поодаль.
Часовые, среди которых был и негр Доминго Итальяно, приблизились.
– Так ли было дело?
– В точности так, – торопливо подтвердил негр. – Молодая, высокого роста, очень красивая… Если бы не чуть раскосые глаза, ее можно было бы принять за севильянку.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что одна и та же баба заморочила головы всем четверым?
– Да, ваша милость, – сокрушенно кивнул Хуан де Себальос.
– И все произошло одновременно, – разомкнул могучие челюсти Мурсия де Рондон. – Когда мы несолоно хлебавши воротились в лагерь – а времени-то прошло всего ничего, – то столкнулись все четверо нос к носу. Носильщики же исчезли.
– Это была Мария Лионса, – подал голос юноша из племени какетио.
– Что еще за Мария Лионса? – с брезгливым недоумением осведомился губернатор.
– Владычица гор, – перекрестившись, отвечал индеец. – Дьяволица, которой поклоняются хирахары. Она любит принимать обличье прекрасной женщины. Пленники, наверно, помолились ей, она их и вызволила.
– Ну хорошо, богиня она или дьяволица, но если вы не догоните беглецов, получите по двести плетей. Санчо! Возьми сорок солдат! Спустите собак – они почуют индейца, где бы тот ни прятался.
Огромные псы с оглушительным лаем понеслись прямо в чащу, и вскоре оттуда донеслись душераздирающие крики. Гуттен в ужасе бросился туда, чувствуя, что его трясет как в лихорадке.
Глазам его предстало ужасное зрелище: на поляне лежало десять растерзанных тел. Убегая, индейцы, должно быть, споткнулись во тьме о корни деревьев, а высвободиться не смогли из-за цепей. Хуан де Вильегас со скорбной укоризной покачал головой.
– Без носильщиков мы далеко не уйдем, – мрачно сказал Спира. – Во что бы то ни стало необходимо найти им замену.
– Ваша милость, – вмешался Эстебан Мартин, – как ни плачевно наше положение, но через реку переправиться все же надо не мешкая. Поглядите, какие тучи ползут по небу. Плоты уже сколочены.
– Да свершится воля божья, – промолвил Спира, первым ступив на утлый плотик.
В этом месте течение было особенно стремительным, и солдаты изо всех сил упирались шестами, чтобы плоты не снесло вниз. Через три часа пехота одолела наконец бурную Токуйо и ступила на противоположный берег. Настал черед кавалерии.
– Шпорьте их что есть мочи! – кричал всадникам Мартин. – Они упираются, лишь покуда чувствуют под ногами дно, а потом поплывут как миленькие.
Первым в воду въехал Доминго Итальяно, и течение тотчас подхватило его, однако шагов через тридцать лошадь нащупала дно и вскоре с радостным ржаньем уже выбиралась на берег. Страшно медленно, один за другим, переправились восемьдесят восемь всадников. Филипп почувствовал нечто странное: разом стих птичий щебет и выкрики обезьян, лошади забеспокоились, а одна из них поднялась на дыбы, едва не скинув с себя Себальоса. В отдалении послышался глухой раскат грома. Индейцы проворно полезли на деревья.
– Что такое? – крикнул им Гуттен.
Вместо ответа индейцы лишь показывали ему на реку, где барахтались две последние лошади. Вот одна из них вышла на берег, и в эту минуту раздался оглушительный грохот, земля осела, увлекая за собой к морю коня и седока. Снова загалдели обезьяны, запели птицы. Индейцы спустились наземь, и воцарилось прежнее спокойствие.
Потянулись зеленые луга, покрытые сочной зеленью, пальмовые рощи, небольшие болота у подножья исполинских деревьев, в ветвях которых испускало мелодичные трели множество разнообразных птиц в ярчайшем оперении. Отряд вышел на берег реки, полноводной и глубокой, как Токуйо.
– Это Яракуй, – сказал Эстебан Мартин, – мы двинемся вдоль левого берега и пройдем, сколько можно будет. В здешних краях, ваша милость, самое лучшее – идти вдоль русла: и с пути не собьешься, и в засаду не попадешь, и людям несравненно легче. Переправимся у самого истока – возле ущелья, и через него, соединившись с отрядом Гольденфингена, спустимся в льяносы.
– Интересно знать, как-то чувствует себя наш толстяк? – сказал Себальос.
– Что ж, он порастрясет свое брюхо, можете не сомневаться. Нет на земле места бесплодней и угрюмей, чем Сьерра-де-лос-Хирахарас. Андреасу и его людям придется одолеть двенадцать подъемов и спусков, пробраться сквозь колючие заросли… Путь ему лежит через края, проклятые богом.
– Вот бедняга!
– Но зато потом он попадет в Баркисимето, и там будет повеселей. Во всей округе это самые плодородные долины. Маисовые поля простираются на целые мили, в лесах прорва всякой дичи, а ветви фруктовых деревьев сгибаются до земли под тяжестью плодов. Говорят, в Баркисимето живет больше тридцати племен – сто тысяч человек.
– Черт возьми! – воскликнул Спира. – Не многовато ли для нас?
– Нет причин тревожиться, ваша милость, – успокоил его Мартин. – Хотя на каждого из нас приходится по десять тысяч индейцев, они никогда не смогут объединиться и позабыть рознь и распри, никогда не станут единым народом. Междоусобица у них в крови, и недуг этот именем Христовым лечат испанцы.