Луна доктора Фауста
Шрифт:
– Замолчи! Не отягощай своей вины ложной клятвой! Эй, кто там! Взять капитана Веласко! Привязать его к дереву! Восемь дней ничего не давать ему, кроме хлеба и воды! И горе тому, кто нарушит мой запрет, – я прикажу высечь его плетьми и продать в рабство первому же встречному дикарю.
В полдень явился касик в сопровождении свиты. Спира, рассыпавшись перед ним в любезностях, передал ему в знак дружбы взятых в плен жен. Касик же преподнес ему в дар два венца, отлитые из желтого металла.
– Золото! – вскрикнули все.
– Золото самой высокой пробы! – добавил Спира, не без
Касик показал на запад.
– Он говорит, что до того места двадцать лун пути и сам он никогда не бывал там. Эти диадемы были подарены его деду. Путь туда лежит через очень высокие горы, вершины которых покрыты снегом.
– Немного же мы узнали, – сказал Спира. – И подумать только, что по милости этого безмозглого Веласко могли и вовсе остаться ни с чем. Немедленно отправьте гонца к Санчо: пусть освободит пленников, прежде чем вести их сюда. С помощью касика мы добудем себе носильщиков и разузнаем дорогу к Дому Солнца. – И, резко сменив тон, сорвался на крик: – Чтобы никто не смел кормить негодяя, едва не погубившего все дело!
К ночи Веласко совсем извелся от голода, тем более что в нескольких шагах от дерева, к которому он был привязан, шумно пировали испанцы и индейцы: на кострах жарились оленьи туши. Смачно обгладывая оленью лопатку, мимо прошел Себальос.
– Хуан, – взмолился пленник, – дай кусочек.
Себальос показал ему кукиш и, нарочито громко чавкая, изобразил на лице неземное наслаждение.
– Ну дай же! – с угрозой в голосе простонал Веласко. – Дай, пока я с ума не сошел!
Себальос, присев на корточки, ехидно посмеивался.
– Не дашь? – в бешенстве закричал Веласко. – Так я ж тебя самого уморю голодом! Клянусь спасением души и костями предков, я заставлю тебя подохнуть с голода!
Он продолжал осыпать Себальоса бранью, как вдруг ощутил совсем рядом божественный аромат: жена касика принесла ему ножку подстреленного утром зверька, по вкусу напоминавшую поросячью.
Испанцы провели в деревне восемь дней, и Спира не переставал изумляться тому, что Веласко, посаженный на хлеб и воду, совсем не отощал.
Санчо де Мурга вернулся с поклажей и отпустил на свободу подданных касика, а Себальос по приказу Спиры отправился искать новых носильщиков и через три дня привел их с колодками на шее. Спира, восседавший в окружении своих капитанов рядом с касиком, велел индейцам приблизиться. Касик гневно сдвинул брови и, вскочив на ноги, о чем-то заговорил, негодующе обращаясь к губернатору.
– Он говорит, – перевел Мартин, – что вы не имели права захватывать этих людей, ибо они, хоть и живут в другой деревне, принадлежат к его племени, племени какетио.
Касик с искаженным от ярости лицом угрожающе размахивал руками перед самым носом Спиры.
– Ну, это уж слишком! – воскликнул губернатор и тоже поднялся.
– Он, ваша милость, грозит нам войной, если мы немедленно не освободим пленных, – с тревогой в голосе сказал Мартин.
На крики касика явилось не меньше сотни рослых и крепких воинов с копьями и палицами. Спира быстро прикинул: рядом с ним всего два десятка солдат, остальное войско разбрелось, и один неосторожный шаг грозит смертью. Ему пришлось смириться и с учтивой улыбкой сказать касику, что все пленные будут отпущены, ибо он не знал, что они принадлежат к союзному племени. Индеец, выслушав его, сменил гнев на милость, довольно засмеялся и снова сел. Спира же, не понижая голоса, приказал Себальосу:
– Исхитритесь как-нибудь увести отсюда невольников, а я скажу этому дикарю, что будто бы так полагается по нашему обычаю. А вы, Лопе, – обратился он к Монтальво, не поворачиваясь к нему и словно продолжая разговор с Себальосом, – медленным шагом, не привлекая внимания, ступайте прочь, соберите всех, кого можно, освободите Веласко и нападайте на них!
Через полчаса началась схватка. И касик, и обе его жены были зарублены. Веласко в приливе состраданья предал их тела земле.
Еще тянуло гарью от сожженной деревни, когда экспедиция, углубившись в лес, поняла, что снова попала в царство Марии Лионсы.
– Чудное место, – сказал Гуттен, залюбовавшись прозрачными родниками и яркими цветами у подножья деревьев.
– Это край Марии Лионсы, – ответил ему юный индеец, которого прозвали Лионсио за то, что он постоянно твердил о царице леса.
Одного из пехотинцев укусила гремучая змея. Подоспевший Перес де ла Муэла рассек пораженное место ножом и высосал кровь. Гуттен посадил раненого на своего коня, а сам пошел пешком. Какой-то зверь, похожий на дикого кабана, но крупнее, пересек их тропинку, а потом, не выказывая страха, плюхнулся в воду.
– Что это? – спросил пораженный Филипп.
– Тапир, – с таинственным видом пояснил Лионсио, – на нем ездит богиня.
– Да объясни же нам наконец, что это за богиня, царица или ведьма, про которую ты и другие индейцы твердите с таким жаром! – потребовал Лопе.
– Это повелительница всех рек и лесов. Она бережет посвященных ей людей и зверей, она подкарауливает красивых юношей и затаскивает их в озера и купается вместе с ними.
– Я не прочь искупаться, – засмеялся Перес де ла Муэла.
– Нет, такой толстый и старый ей не нужен, – ответил Лионсио.
– Шутки шутками, а с индеанками надо держать ухо востро, – сделав вид, что не обиделся, сказал лекарь, – чуть не каждая страдает ужасным недугом, от которого все тело покрывается язвами, причиняющими неимоверные страдания. В Севилье мне приходилось видеть и лечить этих несчастных.
Гуттен слушал его с интересом:
– А в чем причина этой странной болезни?
– Перуанцы говорят, что бог покарал ею индейцев, которые грешили с ламами.
– Болезнь эта уже проникла в Европу, – вмешался Мурсия, – и, несмотря на то что привезли ее туда испанцы, народ окрестил ее «французской хворобой». Хе-хе, народ зря не скажет.
– А правда, что ею страдал король Франциск? – спросил Гуттен.
– Ходит такой слух, ваша милость, – отвечал лекарь. – А еще поговаривают, что наш государь подослал к нему одну придворную красавицу, чтобы та его заразила.
– Перес! – одернул его Филипп, возмущенный такой непочтительностью, но вернувшийся из разведки Веласко не дал ему договорить.