Луна доктора Фауста
Шрифт:
Войско продолжало двигаться вдоль русла Яракуя, который к востоку все больше мелел и становился похожим на ручей. На севере, уходя вершинами под облака, плавно вздымались горы.
– Вот это и есть Большое ущелье, – сказал Эстебан Мартин. – Тут кончаются Северные Кордильеры. А вон те отроги – это уже Анды; обогнув их, мы попадем в Перу и отыщем Дом Солнца.
– Мы двигаемся туда? – спросил Филипп.
– Нет. Мы выйдем к ним на несколько лиг ниже, а сейчас перейдем через перевал – за ним устье реки Кохедес, где нас поджидает Гольденфинген.
Между тем приветливый пейзаж стал хмурым и враждебным.
– Никогда доселе я не видел красной земли, – сказал Филипп.
– Это оттого, что прямо под нею находится преисподняя, – ответил Мартин. – Здесь пустыня, где не растет ничего, кроме кактусов и колючего кустарника, а водятся только змеи да ящерицы. Ах, нет! – спохватился он. – Есть еще и пигмеи.
– Это кто такие?
– Индейцы-карлики. Самые рослые – мне по пояс. Они живут у подножья Сьерры-де-Коро. Несмотря на малый рост, они жестоки и воинственны. От всех прочих карликов отличаются они тем, что красивы и хорошо сложены: это не уродцы, а настоящие мужчины и женщины, только совсем крохотные.
– Любопытно…– сказал Филипп и, сам не зная почему, вспомнил про Фауста.
– Глядите, глядите! – закричал Мартин, указывая на странное животное, перебежавшее тропинку. – Это броненосец.
– В самом деле, похож на крысу, закованную в рыцарские латы. Настоящий рыцарь!
– А вам не кажется, что великое множество благородных рыцарей – просто крысы, закованные в латы?
– Что вы хотите этим сказать, маэсе Мартин?
– Ничего… Так, к слову пришлось, – обводя печальным взором дорогу, отвечал тот. – Прошу простить.
Филипп внимательно поглядел на этого уже весьма немолодого, всегда неразговорчивого и обязательного человека, который неизменно приходил на помощь ко всякому, кто в нем нуждался, но сам при этом никому свое общество не навязывал. Мартин был великодушен с пленными, принимал участие в самых рискованных делах. Казалось, что его денно и нощно снедает какая-то тайная печаль. «Кто он? – размышлял Филипп. – Как он прожил жизнь? Почему он не убивает, не насилует, не напивается в отличие от прочих моих сотоварищей?»
Дорога змеей вилась среди зеленых холмов. Лопе де Монтальво с самым приветливым и учтивым видом подъехал к Филиппу. Себальос и Веласко держались чуть позади, увлеченно беседуя.
– Похоже, они уже успели помириться? – дружелюбно начал Лопе, указывая на них Филиппу.
«В жизни не видел, чтобы у человека так менялось настроение. Десять минут назад он был похож на разъяренного барса, а сейчас сама учтивость. Может быть, лекарь прав?» – подумал Гуттен.
Монтальво вдруг натянул поводья и приставил ладонь к уху.
– Что такое? – спросил его Мартин.
– Мне почудилась стрельба.
– Кому тут стрелять?! Толстяк Гольденфинген не меньше чем в пятнадцати лигах отсюда.
В эту минуту из-за гребня холма донеслось три сухих щелчка.
– Это наши! – рысью догоняя их, крикнул Спира. – Они вступили в бой! Поспешим к ним на помощь! Бить тревогу! Капитан Монтальво, ведите своих людей!
Монтальво и восемьдесят его кавалеристов, обнажив шпаги, галопом поскакали к месту схватки. За холмом отряд Гольденфингена пытался разомкнуть стягивавшееся вокруг них кольцо индейцев, ощетинившихся копьями и дротиками.
– Испания и Святой Иаков! – издал Монтальво боевой клич и с тыла врезался в строй нападавших. При виде всадников индейцы с криками ужаса разбежались.
– Больше недели пришлось нам удирать от этих нехристей, – начал рассказывать Гольденфинген. – Месяц назад начались наши распри с туземцами, впрочем, мы сами во всем виноваты: незачем было бесчестить их женщин. Соединившись с хирахарами, индейцы напали на нас, но нам чуть ли не ползком, под покровом ночи удалось выскользнуть из засады.
– Жалко только, что собак не смогли с собой забрать: так они и остались на привязи.
– Иначе никак было нельзя: они бы нас выдали своим лаем.
– Бедные собачки, – вздохнул Спира. – Эти дикари, без сомнения, уже сожрали их. Продолжай, Гольденфинген.
– Выбравшись, мы всю ночь шли по равнине почти без привалов и сумели оторваться от преследователей, опередив их дня на четыре. Позавчера прибыли на этот холм, заняли оборону и решили, что тут нам и конец придет. У меня четырнадцать раненых.
– Капитан Монтальво! – позвал Спира. – Сколько пленных захватили?
– Восемьдесят два, ваша милость.
– Скольких носильщиков нам не хватает?
– У нас их сто, и больше нам не надо.
– Ага…– протянул губернатор. – Скажите-ка мне, капитан Гольденфинген, сколькими собаками пришлось пожертвовать, чтобы ускользнуть от этих вероломных дикарей?
– Шестерых псов, ваша милость, оставили мы там.
Лицо Спиры приняло зверское выражение, и громовым голосом он сказал:
– Это неслыханное злодеяние так оставить нельзя. Ясно, что индейцы убили их, зажарили и съели. Они заслуживают примерного наказания. Я приказываю: казнить шестьдесят человек – по десять за каждого пса. А приведут мой приговор в исполнение и отомстят за своих погибших собратьев собаки нашей своры.
– А что с остальными? – спросил Лопе.
– Посадить на кол – вон на том пригорке.
Солдаты, усевшись или улегшись наземь по всему склону холма, следили за казнью. Спира остался внизу, у подножья, взор его блуждал. Собаки уже растерзали сорок два пленных, и ужасное зрелище, заставлявшее кое-кого отворачиваться, тешило и забавляло солдат.
Хуан Себальос тряс за плечо прикорнувшего на траве Франсиско Веласко:
– Проснись! Много потеряешь, если не увидишь.
Но тот что-то бормотал спросонок, не открывая глаз, и тогда Себальос, точно поводырь слепцу, принялся рассказывать: