Луна и солнце
Шрифт:
— …двух змей, дабы они напоминали нам о райском саде, о древе познания добра и зла и о наших грехах…
В клетке сплетались две гигантские анаконды, пригибая к земле ветви апельсинового деревца.
— …и трех великолепных скакунов, дабы они несли слово Матери нашей, Святой Церкви.
К трибуне подскакали трое августейших внуков, они спешились, подвели к подножию трибуны своих чубарых коней и преклонили колени перед его святейшеством. Герцог Бургундский и герцог Анжуйский выполнили свой долг стоически, но герцог Беррийский не выдержал и, когда
Разочарование Иннокентия, видимо, было еще горше, чем разочарование Люсьена, однако Люсьену приходилось скрывать свои чувства.
— Благословляю вас, дети мои, — сказал Иннокентий принцам. Мрачно, словно читая заупокойную службу, он произнес: — Кузен, я буду молиться… о вашей душе.
Людовик развернул коня и галопом поскакал прочь с плаца. Его отряд, стуча копытами, двинулся за ним, весь в развевающихся лентах, сияющих драгоценностях, золотой сбруе, и вскоре на плацу остались лишь китайские крапчатые кони, змеи и дикарь.
«Я больше не могу это терпеть», — подумал Люсьен. Осознав, что должен сделать, он пришел в смятение, но одновременно ощутил покой, словно от чего-то освободился.
Глава 26
Мари-Жозеф ускользнула от Лотты и мадам, затерявшись в толпе. Ей предстояло потихоньку пробраться к западному крылу дворца, оттуда в сад, а там — подкупом ли, воровством — добыть телегу и мулов у какого-нибудь садовника.
Она жалела, что не скачет на Заши. Тогда она смогла бы не править повозкой, а вести мула под уздцы, и ноша у него была бы легче. Но, взяв Заши, она вовлекла бы в заговор графа Люсьена.
А граф Люсьен скакал прямо перед нею, загораживая дорогу. В лунном свете он весь сиял рубинами и бриллиантами.
— Вам не следовало уходить, пока не отужинает его величество.
Он кивком указал на двор, откуда доносилась веселая танцевальная мелодия и соблазнительные запахи жареного мяса, вина и меда.
— Сейчас почти полночь. В последние минуты жизни рядом с Шерзад должен быть друг.
Граф Люсьен, сделав резкий жест, отмел лживые объяснения.
— Вы хотите ее спасти, — сказал он. — Это вас погубит.
— У меня не осталось выбора, ведь известий о сокровищах так и нет…
— Час тому назад не было. А теперь? Я узнаю.
Она не таясь взяла его за руку:
— Почему вы всегда тотчас появляетесь, стоит мне только о вас подумать?
— Потому что вы все время думаете обо мне.
— Сударь!
— А я о вас.
Он наклонился и поцеловал ее пальцы, потом бережно и нежно перевернул ее руку и поцеловал ладонь.
Он развернул Зели и ускакал во тьму.
Ужин был подан под луной в Министерском дворе. Легкий, он включал в себя всего четырнадцать перемен блюд, чтобы гости не утратили аппетита до завтрашнего пира, блестящего финала Карусели.
— Проводите нас на ужин, отец Ив! — тихо попросила мадам де Шартр.
Ее рука на бедре отца де ла Круа не оставляла никаких сомнений, почему супруг дал ей прозвище мадам Люцифер.
— Супруг оставил меня, он наводит лоск на свою змею.
Услышав это замечание, Ив лишился было дара речи, но потом сообразил, что она имеет в виду кобру, украшающую египетский костюм Шартра. Затем его вновь охватили подозрения, точно ли речь о кобре. Она взяла его под руку справа, мадемуазель д’Арманьяк — слева, и так они под конвоем повели его во двор. На помосте, возведенном на мощеном дворе, были расставлены столы, освещенные канделябрами, слуги предлагали гостям яства и вино.
— Какая прелесть, камерный пикник! — насмешливым тоном произнесла мадам Люцифер. — Завтра мы будем избавлены от толп всякого сброда, — в конце концов, даже Зеркальная галерея не безразмерна.
— Позвольте взглянуть на вашу медаль.
Мадемуазель д’Арманьяк и мадам Люцифер придвинулись ближе. Мадемуазель д’Арманьяк принялась внимательно осматривать медаль. Цепочка натянулась, врезавшись ему в шею.
Мадам Люцифер была значительно ниже Ива, и потому, глядя на нее, он невольно опускал взгляд на ее обнаженную грудь. Ее соски упирались ему в ребра, ее пальцы перебирали пуговицы его рясы, ее живот терся о его член. Происходящее выглядело столь же недвусмысленно, как если бы они сбросили одежды на глазах у всех.
— Мадам, простите меня…
— Конечно, только перестаньте сопротивляться…
— Вам известно, что я священник…
— Какая разница!
— И ваш брат!
Мадемуазель д’Арманьяк передала медаль мадам Люцифер. Они обе рассмеялись и потянули за цепочку.
— Отец Ив, к чему так мучить себя? Всем все равно. Ваша сестра одаривает своими милостями месье шевалье…
— Не может быть!
— …и известного своим распутством месье де Кретьена…
— Не оскорбляйте мою сестру, мадам!
«Но неужели сказать правду означает оскорбить? — в смятении думал он. — Мне следовало спасти ее, отослать назад в монастырь, я не должен был пускать ее в Версаль!»
— …и даже короля. А вы столь щепетильны!
Удерживая его за цепочку, словно за узду, она запустила другую руку ему под рясу.
Он вырвался, прежде чем она успела его схватить. Она не сумела вовремя выдернуть руку, застрявшую меж двух пуговиц, и, невольно подавшись за ним, почти упала на него.
— Вы внебрачный сын его величества… Значит, ваша сестра — его внебрачная дочь!
Мадам Люцифер наконец освободила руку из складок его одежд. Мадемуазель д’Арманьяк расхохоталась. Обе они принялись преследовать его, точно фурии.
— Всем известно, — не отступала мадам Люцифер, — что его величество устраивает подобные празднества только в честь своих фавориток. Вы же не станете этого отрицать.
Пятясь, спотыкаясь и тщетно пытаясь спастись, Ив лицом к лицу столкнулся с папой Иннокентием и его кардиналами. Если папа был мрачен, то, увидев Ива, окончательно вышел из себя.