Луна и солнце
Шрифт:
— Ваше святейшество… я… я…
— Ступайте в часовню, сын мой, — велел папа Иннокентий, — и предавайтесь размышлениям о сущности греха.
— Отец де ла Круа!
Навстречу Иву шествовал его величество. За ним следовали его карусельные отряды, кавалерия всех времен и народов, облаченная в самые причудливые костюмы. Король в римских доспехах сверкал бриллиантами и рубинами стоимостью миллионы ливров. Пышные белые перья, словно мантия, ниспадали ему с гребня шлема на плечи и спину. Когда он впервые появился на публике в роли Цезаря Августа,
Его величество взял Ива за плечи и обнял на глазах у всей своей кавалерии, всех придворных, всех иностранных монархов, всех князей Церкви.
— Займите место справа от меня, сын мой.
— В часовню, — повторил Иннокентий, — и особенно поразмыслите о грехе гордыни.
Ив сделал шаг к его величеству.
Но тут, за воротами, он заметил Мари-Жозеф: она стояла возле серой в яблоках лошади и, подняв голову, глядела на графа де Кретьена. «Едва ли она смогла бы глядеть на него снизу вверх в других обстоятельствах!» — подумал Ив, но тотчас догадался, в какой еще ситуации она могла бы так на него смотреть. Мари-Жозеф дотронулась до ладони Кретьена. Тот поднес ее руку к губам и надолго задержал в своей, не желая отпускать, как это обычно бывает с влюбленными. Потом он ускакал во тьму. Мари-Жозеф заторопилась прочь и скрылась из глаз.
— Отец де ла Круа! — позвал папа Иннокентий.
— Пойдемте со мною, — позвал его величество. — Поужинайте. Мне по душе мужчины со здоровым аппетитом.
— Я… Простите, ваше величество! — взмолился Ив. — Я обязан повиноваться его святейшеству.
Он бросился со двора и исчез во мраке.
Как ни пыталась Мари-Жозеф ускользнуть в тень, за ее спиной все равно слышались шаги. Спрятаться за апельсиновым деревцем в придворном роброне было невозможно. Преследователь вырос перед нею, грозный и неумолимый.
Брат схватил ее за плечи, уставившись на нее безумным взором: волосы у него растрепались, ряса расстегнулась. На груди у него висела массивная медаль, запутавшись в цепочке распятия.
— Ив?
— Эта связь тебя погубит! — вскричал он.
— Какая связь?
— Он околдовал тебя?
— Кто? О чем ты? Ты же не веришь в колдовство.
— Этот коварный атеист…
— Граф Люсьен лишь вразумлял, наставлял и просвещал меня. Как ты можешь обвинять его в таких мерзостях?!
— Он развращает женщин…
— Я не видела от него ничего, кроме добра. Я восхищаюсь им…
— …и обольстит тебя, если уже не обольстил!
— …и люблю его. Если он предложит мне стать его любовницей, я немедля соглашусь!
— Ты такая же распутница, как наша мать!
— Да как ты смеешь?! — воскликнула Мари-Жозеф. — Наша мать? Ты лишился рассудка?
— А ты лишилась добродетели? Наверняка как наша мать: король соблазнил ее и зачал и меня, и тебя…
— Ив, ты просто смешон.
Он перестал бредить, и в его глазах забрезжила надежда. Если бы не его замешательство и растерянность, Мари-Жозеф подняла бы его на смех.
— До моего рождения мама и папа прожили на Мартинике два года! Неужели король мог тайно пересечь Атлантику и неузнанным проникнуть в Фор-де-Франс?
— Но я-то родился во Франции.
— Это правда, — сказала Мари-Жозеф.
— Король признал меня.
Ив не выдержал и разрыдался.
— Он открыл позорную тайну моего рождения всему миру, его святейшеству, всем. А мадам Люцифер уверяла, будто ты наложница Кретьена, и внебрачная дочь короля, и… и…
— И?.. Ну скажи, скажи!
— И его любовница.
— Граф Люсьен неизменно относился ко мне с уважением. Его величество ни разу не оскорбил меня ни вольным словом, ни непристойным жестом. — Она порывисто обняла Ива, исполнившись сострадания. — Брат, дорогой мой, я все поняла теперь… Как же мне тебя жалко!
Она с трудом удерживалась от смеха. «Так вот почему придворные дамы поднялись с мест, завидев меня, — подумала она, — вот почему мадемуазель д’Арманьяк, подражая мне, стала носить в прическе павлиньи перья!»
Мари-Жозеф погладила Ива по волосам, стараясь утешить:
— Да у меня ведь и времени не было стать чьей-нибудь любовницей.
В глубине сада звучала русалочья песнь одиночества и отчаяния.
— Мне пора! — заторопилась Мари-Жозеф. — Шерзад зовет меня. Возвращайся, прими похвалы его величества.
Неожиданно послышался стук колес: к ним подъезжала какая-то повозка.
— Я пойду с тобой, — объявил Ив. — Я должен ее соборовать…
— Зачем ей это! — взорвалась Мари-Жозеф, решив во что бы то ни стало отослать его от греха подальше, спасти. — Она не христианка и не нуждается…
Мимо оранжереи прогрохотала повозка, на козлах ее сидел граф Люсьен: в римских доспехах, в шляпе с плюмажем и в белых замшевых перчатках, он выглядел чрезвычайно нелепо.
— Граф Люсьен!
Мари-Жозеф бросилась вслед за повозкой.
— Тпру!
Лошади остановились.
— Есть известия о галеоне?
— Мари-Жозеф, неужели я бы взгромоздился на эту дурацкую телегу, если бы получил благоприятные вести? — стал терпеливо объяснять Люсьен.
Она вскарабкалась рядом с ним, неловко путаясь в пышных юбках. Ив схватил ее за руку:
— Ради всего святого, что ты делаешь?
— Ив, возвращайся к королю. Люсьен, скорее, пожалуйста!
— А ну, пошли! — крикнул Люсьен, и упряжные лошади ринулись с места.
— Я так вам благодарна, — сказала Мари-Жозеф. — Мы должны любым способом спасти жизнь Шерзад и душу его величества.
— Я — атеист, — заявил Люсьен, — спасение душ не входит в мою компетенцию.
Мари-Жозеф невольно рассмеялась.
— Люсьен, я люблю вас безгранично и беспредельно.
Держа вожжи одной рукой, Люсьен другой сжал ее пальцы.