Луна как жерло пушки. Роман и повести
Шрифт:
Кику, впрочем, не забыл о Сыргие: незаметно кивнув головой в его сторону, пекарь поднялся на ноги.
— Значит, так! — решительно проговорил он, однако тут же умолк, приблизившись к фонарю, подвешенному к потолку, слегка приподнял и снова опустил фитиль. — Будем решать. Каково твое мнение, Тудораке? Ты за или против? Только покороче, без лишних слов!
Кельнер поднялся в своем углу — он даже не сидел, а полулежал, развалясь на мешках, и, щурясь на подслеповатый огонек фонаря, уставился на Кику, будто доселе не успел его разглядеть. Как и следовало ожидать, тот ни капельки не изменился: та же щуплая фигура, на голове — аккуратно причесанная проволока волос.
Пекарь меж тем отодвинул заслонку печи, вынул каравай хлеба, только что поспевшего, протер его с исподу и положил остывать на противень.
— Что касается меня, то я доверяю Волоху, — кельнер легонько поклонился в сторону ответственного, и каждому в подвале стали видны ослепительно белые манжеты на его рубахе. — Главное в том, чтоб ты сам верил в себя. Иначе все развалится. Это во-первых… А во-вторых: когда положите зубы на полку или будете замерзать, не зная, где переночевать, не стесняйтесь — ресторан в вашем распоряжении. Мое слово — железо. Конспирация? И это учтено. Там у нас имеется небольшой зал, где обслуживают только избранных, с особыми заслугами. А вы в свою очередь не забудьте при случае использовать меня в настоящем деле.
Потом заговорил Кику:
— Не обижайся, Сыргие, — все, что накипело на душе, скажу прямо в лицо. Дипломатом никогда не был, манжеток вроде Тудораке не ношу…
— Каких манжеток, артист? Они бывают у женщин!
— Мы с тобой вместе "прохлаждались", и, сам знаешь, не кто иной, как ты, бросил меня в наше общее дело. Так что ни во что плохое относительно тебя я никогда не верил и не поверю, пока не испытаю на собственной шкуре. Но и тогда никому не скажу — рассужу собственным судом… Между нами особые законы, разве не так? Учредили их еще там, в отсидке. — И, понизив голос, добавил: — Я нарочно так говорю, чтоб допекло, чтоб знал, как обижаться без причины…
Он задержал взгляд на лице Волоха, кашлянул и заговорил чуть громче:
— Вот и понимай: мы полностью тебе доверяем. Потому что не из тех, кто прячет камень за пазухой, увидим какую-то заминку — не будем шушукаться по углам или бубнить, будто молитву… Те, враги, болтать не намерены — они вешают, убивают. — Он приподнялся на одно колено и слегка откинул голову, чтоб лучше было видно лицо Волоха. — Фронт с каждым днем приближается, сидеть сложа руки больше нельзя. Пора переходить к делу. И это твоя задача — сделать так, чтобы мы поскорее начали действовать. Насколько мне известно, Бабочка вынашивает какой-то план. Она в контакте с одним немцем, из таких же, как мы. Да, да, это настоящий немец, с истинным революционным духом… Кроме того, велись разговоры насчет резервуаров с горючим. Пора с ними кончать. С телеграфными линиями — тоже. Одно, другое — вот и наберется…
— А вы что ж молчите? — обратился Волох к двум мужчинам, которые сидели в самой глубине подвала и почти не были видны из-за ларя с мукой. Он встал, подошел к ним. — Если не ошибаюсь, вы с табачной фабрики?
— Вот видите — я то же самое говорю. Нас за версту можно распознать, до того несет табаком. Попробуй тут держать конспирацию, — ответил один из мужчин. — Правильно, оттуда мы, с табачной.
— А вы, наверно, обувщик? — Сыргие указал на второго. — С обувной фабрики?
— И спрашивать нечего: тоже насквозь пропах кожами. — Мужчина подошел ближе к свету. — Зато есть и своя выгода: не только женщины шарахаются в сторону, но и жандармы. Обыскать — так и вообще ни у одного
— Мда-а. Чем нам хвалиться, товарищ? — подавленным голосом сказал рабочий. — Набиваем сигареты, упаковываем в пачки табак… и посылаем гадам на фронт! Все удовольствия фрицу — и сигареты, и трубку раскурить после кофе.
— Неужели прямо на фронт? — удивленно протянул кто-то.
— Прямиком. Вот и скажите, разве так годится? Разве хорошо обслуживать врага? Еще называемся — рабочий класс.
— Достать бы какой-нибудь невиданный порошок, от которого разрывало бы на части, и подмешивать в табак, — задумчиво проговорил обувщик и первый же рассмеялся своей нереальной выдумке.
— А почему бы и нет? — вскочил на ноги кельнер. — Разок-другой затянулся, а его… пиф-паф! — нету! И так до последнего немца! Разве тебе не улыбается такая мысль, господин булочник?
Кику даже не шевельнулся.
— Если б еще этот хитрый порошок снабдить твоими мозгами, — лениво проговорил он.
— У нас, между прочим, тоже… всякие дела. Разве мы, как говорится, не сапожники? Наша работа — упряжь, всякая сбруя, солдатские ботинки. Все это тоже идет на фронт!
— Значит, нужно изготовлять скверно, с изъянами!
— А мы и так скверно делаем! Это у нас в крови. Говорю же, сапожники, — рассмеялся обувщик.
— Нужно делать еще хуже. Чтоб совсем нельзя было пользоваться! Надел — и тут же выбросил.
Обувщик, как видно не лишенный чувства юмора, беспомощно развел руками:
— Боюсь, что хуже не бывает… ей-богу!
— Вот, вот. В первый же дождь — прощай подметки!
— Примерно так и выходит: после небольшого перехода выбрасывают на помойку. Стараемся, — проговорил рабочий, приглаживая тронутые сединой усы. — Только чтоб в конце концов всех нас не перестреляли… И все равно нужно, чтоб каждый понимал: вредить врагу — твое первое дело.
— Простите за то, что перебил, но как вас зовут? — обратился к рабочему Волох. — Известно, что вы коммунист, работаете на обувной фабрике, а имя?
— Все так меня и называют, сапожником. Имя же — Доминте. Мастер я, конечно, хороший, много лет владею профессией. Нас учили трудиться на совесть, — стал объяснять "сапожник". — А вот в партию вступил только в год освобождения Бессарабии, — взволнованно добавил он.
— Очень рад поближе с вами познакомиться, товарищ Доминте! Вы поставили сейчас очень важный вопрос… Насколько я понимаю, у вас совсем нет опыта подпольной работы. Очень прошу ни с кем не говорить о наших планах. Что же касается разговора о подметках, — надеюсь, это только шутка, хотя и слишком рискованная. Овчинка выделки не стоит… Крепко подумайте над моими словами… Куда ты заторопился, красавчик? — Волох придержал локтем Тудораке, внезапно сорвавшегося с места. — Мы еще не договорились, когда заявимся к тебе в гости. Если не сегодня, так завтра, это точно.
— Считай себя приглашенным на шикарный ужин, — радушно развел руками кельнер. — Только прими во внимание одно условие: если в самом деле пожалуете, то пользуйтесь черным ходом. Гоните экипаж к кухонной двери.
— Я говорю не о ресторане, он нас не устраивает… Место встречи тебе сообщат.
— Кто сообщит? Какое-то третье лицо? — Тудораке посчитал себя уязвленным. — Но почему нельзя вступить в прямой контакт? Главное же… Если решил доверить какое-то дело, смотри, чтоб было стоящим! — Он помедлил. — И помни: по-немецки, по-французски — это мне не трудно! На других языках тоже немного калякаю…