Луна как жерло пушки. Роман и повести
Шрифт:
— Оставь эти расспросы. Никто ничего не говорил. Сама посчитала нужным встретиться, тем более что должна сообщить…
— Подожди, Илона, не сейчас! — чувствуя смутную тревогу и словно бы стараясь предотвратить какую-то нежелательную неожиданность, сказал он. — Может, чего-то поешь? Побегу, пока не поздно, к сестре Параскиве… После этого поговорим. Отчет будет долгим.
— Не нужно. И вот о чем хочу еще тебя попросить: никаких докладов и отчетов. К месту нашей встречи тоже больше не ходи. Все отменяется.
— Я давно это понял, — с
— Не только с тобой. Я ведь сказала: отменяются все, все без исключения контакты.
— Как? Даже с тобой? — Он потрясенно посмотрел на нее, потом еще и поднял руку, указывая перед собой. — Это невозможно!
— Я не успела сказать главное… Это отнюдь не означает, что нам нужно оплакивать себя… Все плохое идет только от них, от оккупантов. Так и знай. Хотя… — Она задумчиво посмотрела на него — он побледнел, лицо его стало внезапно каким-то болезненным, страдальческим. Но она знала, что вскоре это выражение пройдет.
Волох весь окаменел, не слышно было даже его дыхания, он смотрел в одну точку, ничего перед собой не замечая. Она же, только что решив было уходить, теперь изменила намерение. Снова уселась поудобнее, приняв прежнюю позу — поджав ноги и прислонившись спиной к стене.
— Мне нужно уходить сию же минуту, — проговорила она после короткой паузы, словно бы про себя, не обращаясь прямо к нему. — Возможно, потом все будет по-прежнему, вернусь к делам. Возможно, нет. Но это не имеет значения, ни в коем случае. И загадывать наперед… тоже нельзя. Будет как будет.
Теперь она казалась совсем другой, словно витала мыслями в каких-то иных мирах.
— Что тебя волнует, дорогая? — слова вырвались у Волоха сами собой. — Ты ведь не одна на этом свете. У тебя есть работа. Борьба.
— Да, это у меня есть. В противном случае я, наверно, так бы не говорила. Но почему ты все время на ногах, как будто гость в собственном доме? — Она только теперь заметила, что он все еще стоит у порога, подпирая дверь. — Проходи, садись возле меня. Не съем, представитель мужской половины человечества!
Сыргие присел на краешек лежанки.
— Работа, борьба… — проговорила она. — Если бы быть тверже камня… Только где уж мне! Вам, мужчинам, другое дело… Вас не подстерегают минуты слабости…
— Ничего не понимаю! — Он в самом деле не мог понять, о чем она говорит. — С чего ты взяла, будто, например, я сильнее тебя?
— …как и всякая женщина на свете, — продолжала она, — мечтать о том, чтобы стать матерью… — И вновь, будто одержимая навязчивой идеей, повторила последние слова. — Как видишь, я сразила тебя наповал.
Соскользнув с дивана, она быстро посмотрела на часы, потом даже сверила их с часами Сыргие, слегка отвернув рукав его рубашки, и одним прыжком оказалась у двери, взявшись рукой за задвижку.
— Подожди! — крикнул он требовательно. — Нельзя, Илона! Неужели не отдаешь себе отчета?..
— Вполне отдаю себе отчет. Только, видишь ли… Мне вообще не нужно было приходить… Сама же недооценила свою слабость… — И робко улыбнулась. — Ну ладно, забудем… Вернемся к деловому разговору. Как ты знаешь, предвидятся существенные перемены. Тебе нужно встретиться с человеком, которого, кстати, ты отлично знаешь и который так же знает тебя… Только…
— Очень хорошо. Как раз об этом я и хотел спросить: дело не терпит отлагательств…
— Только мне совсем не жаль, что однажды ты и меня увидел в минуту слабости. Да, да… Ангел вылеплен из глины… Возможно, ты даже не понимаешь, что это значит. Не потому, что лишен душевной тонкости, нет… Тут особый случай. Ну ладно, хватит об этом. — Она стала неторопливо отодвигать задвижку.
— Мне передавали: лучше всего, если ты покажешь его завтра на рассвете. — Волох посмотрел на подернутое ночным мраком окошко. — Может, все-таки останешься, Илона?
— Разочаровали охи и ахи, теперь решил пожалеть, так, что ли? Не стоит принимать всерьез. Не хочется сегодня быть грозной, суровой Илоной, какою вы все знаете меня. И как ты думаешь, почему? Потому что наши все решительнее громят врага! По крайней мере, я сама так объясняю свое состояние. — Внезапно она задорно, по-молодому рассмеялась: как будто освободилась невзначай от всех забот и тревог. — Во многом виновата и праздность. Есть и еще один виновник: ты! Не веришь? Меня бы, несомненно, арестовали, если бы твое предупреждение хоть ненадолго опоздало. Но ты вовремя передал разговор с этим Кыржэ, и сигнал подтвердился. Они слишком много узнали… И вот теперь меня отстранили от дел, выслали из Кишинева. Что еще остается, как не рассуждать. Хоть о том же счастье материнства?
Она слегка подтрунивала над собой.
— Может, останешься, Илона? — Волох потянулся к ней рукой. — Куда идти в глухую ночь — посмотри, скоро начнет светать…
Он говорил с такой сердечностью, что она даже и не знала, как отвечать. Потом все-таки нашла ответ — произнесла неторопливо, с расстановкой:
— Я не знаю, смогу ли прийти завтра на рассвете. Но ты должен быть на месте, — торопливо добавила она, — и завтра, и послезавтра. Там же, где ждал встреч со мной…
— Ну хорошо, а пароль? — вспомнил он в последнюю минуту.
— Не нужно, придет Зигу.
— Зигу? Зуграву? Откуда он взялся? Значит, жив?
— Да! Я ухожу.
Она снова стала открывать дверь, но он остановил ее.
— Почему ты так нахмурился? — удивилась и, похоже, обрадовалась Илона, ощутив, как крепко сжимает он ее руку.
— Сейчас скажу, — решительно, очень непринужденно ответил он. — Я не хочу, чтоб ты уходила. И не отпущу тебя.
— Это несерьезно, послушай…
— Ничего не хочу знать.
Он наклонился, взял ее на руки и отнес назад, в комнату. Подойдя к лежанке, заменявшей ему кровать, бережно уложил на постель.