Лунное золото Революции
Шрифт:
Неожиданно для него правый француз качнул крыльями и, обессилено шатаясь из стороны в сторону, закрутился в штопор.
– Второй! – заорал Деготь. Вряд ли Федосей его слышал, но глаза-то у товарища были…
Левый француз почувствовал свою уязвимость и, не прекращая стрельбы, дернулся в сторону. За его хвостом из облака вывалилась звездосвастичная пропажа и пришпилила дымной очередью француза к ближайшему облаку.
– Третий!
Деготь почувствовал, как расправляются плечи. Теперь шансы выжить у них были гораздо выше нуля.
Небо
Не в тумане, черт его дери! В облаках!
Не опасаясь случайной пули, коминтерновец высунул голову. Мир вокруг «Иосифа Сталина» погружался в зыбкое марево холодного пара. Он становился все гуще и гуще, отрезая корабль от врагов и неприятностей. Облако впустило их в себя, закрыло туманной завесой от прицельно прищуренных глаз пилотов.
Оно-то хоть и белое, а все одно за красных!
Прислонив пулемет к стене, и не отрывая взгляда от облаков, Дёготь стал нащупывать диски. Пустой, пустой, пустой… Опустошенные диски один за другим летели вниз. Ничего. Он понял, что борьба закончилась и ни капли не сожалея, опустил пулемет в пустоту за бортом.
Когда клубы поползли в кабину, Владимир Иванович задраил люк. Не накрепко, а только на одну гайку.
Мало ли что?
Это, конечно не победа, но четверть часа назад и на это он не смел рассчитывать.
Поднимаясь по лестнице, Владимир Иванович улыбался, но едва голова его поднялась над обрезом люка, как улыбка пропала.
Он-то считал, что именно он воевал с врагами, но оказывается, основной удар пришелся на верхнюю часть корабля и, похоже, что какая-то из пробивших броню пуль досталась пилоту.
Федосей лежал у стены, предоставив «Иосифу Сталину» в одиночку спасать себя и людей. Рядом с головой в луже крови лежал кусок чего-то коричневого. Сердце коминтерновца пропустило удар, но тут же забилось в верном ритме.
Товарищ был ранен, но жив. Безусловно жив! Шевелился!
На его глазах Федосей открыл глаза и, морщась от боли, коснулся головы. Содрав с неё разорванный пулей шлем, бросил его в сторону. Пуля пощадила товарища, скользнув по шлему и вырвав кусок кожи.
– Жив?
Не дожидаясь ответа, Дёготь оглянулся. Только сквозных пробоин тут имелось с десяток и еще столько же застряли в оболочке не сумев пробить сталь и превратившие гладкий металл в прыщавую подростковую щеку. То, что Федосей остался жив после этого, ничем иным кроме как запредельным везением объяснить было нельзя.
– Какой же ты везучий, чертушка!
– с восхищением сказал Владимир Иванович.
– Что французы? –проскрипел чекист.
– Французы? А французы молодцы…
Через четверть часа укутанный в тулуп и с наспех перевязанной головой, Федосей сидел в пилотском кресле. Сжатые кулаки лежали на простреленном пульте, бессильные изменить что-либо. Одно примиряло с действительностью – все-таки они летели на восток, домой.
Ревел
– Интересно, где мы теперь?
Кутаясь в полушубок, Федосей только зубы показал.
Полушубку и впрямь повезло меньше, чем Федосею.. Из пробитой в двух местах овчины торчали какие-то клочья.
– Наверняка уже над Польшей, – ответил сам себе Дёготь. Для очистки совести он посмотрел в иллюминатор, но там по-прежнему клубилось. Пар человеческого дыхания мешался с залетевшими в кабину облаками, и добавил чуть тише:
– Хотелось бы на это надеяться…
Германия. Пфорцхайм.
Январь 1931 года.
На картофельном поле, полчаса назад ставшим аэродромом стояли двое. Механик, готовивший машину к вылету и начальник разведки спартаковцев товарищ Мильке. Ожидание заставляло нервничать, но они старались не показывать этого друг другу. Понимая бессмысленность вопроса, коммунист все же спросил:
– Скоро он?
Национал-социалист пожал плечами, но тут же радостно вскинул руку, показывая вперед, туда, где белая земля сходилась с голубым небом..
– Вон! Вон он! Летит!
Уже не обращая внимания на товарища, он закрутился на месте, то поднимая, то бросая обломки досок и куски промокшей мешковины.
– Что случилось? – насторожился Мильке.
– Ветер. Нужно показать направление ветра.
Коммунист сообразил быстро. Сорвав с шеи шарф, он вытянулся, давая ветру подхватить свободный конец.
– Не увидит! – крикнул механик откуда-то снизу. – Нужен дым. Огонь!
Он наткнулся на ведерко с краской, и через минуту дымный шлейф потянулся над землей.
Треск мотора приблизился. Там где колеса фоккера ударились о землю, вверх взметнулся снежный фонтан. Снижая скорость и превращая мерцающий круг пропеллера в заметное глазу мелькание лопастей, машина подкатилась к сараю. Механик коротко вздохнув, досадливо покачал головой. Самолету досталось. На крыле и бортах виднелись свежие отметины от французских пуль. Но и машина, и пилот уже были вне опасности.
Геринг, словно забыв об огрузневшем теле, легко выскочил на крыло, ловко съехал вниз. Механик подскочил и вытянулся, переживая уже позабытое ощущение воинского братства, казалось бы безвозвратно ушедшее с той войной. Похожее чувство испытал и Герман. Оба, и пилот и механик, без слов поняли друг друга и Геринг, улыбнувшись, бросил:
– Краска осталась? Добавь-ка этому ветерану еще два крестика.
Атмосфера. «Иосиф Сталин».
Январь 1931 года.
Во второй раз их перехватили где-то над Восточной Польшей. Во всяком случае, внутреннее ощущение Владимира Ивановича подсказывало, что до Родины совсем недалеко. Как раз в том момент, когда Дёготь всерьёз стал подумывать, что и в этот раз их пронесло мимо неприятностей их и достали…