Лунное золото Революции
Шрифт:
– Вот бумага.
Отодвинув занавеску на окне, достал с подоконника письменный прибор в виде половинки земного шара под сапогом красноармейца. Рядом с бойцом лежали перьевые ручки - простые, ученические.
– Вот чернила. Пишите…
Он провел рукой по подставке, стирая несуществующую пыль. Прибор, явно самодельный, отличался грубоватой изысканностью, присущей вещам, сделанным с любовью, но при недостатке инструментов или мастерства.
Что-то шевельнулось в голове Федосея. Что-то невероятное…
– Что это?
Зеленовато-черный
Неужели!? Черт! Быть не может!
Или может?
Нет, не может! Черт же знает где.. Упали и нашли? Не-е-ет… Не может того быть!
Или все-таки….
– Откуда?- осипшим от волнения голосом спросил из-за Федосеевой спины Деготь.
– Это? Семен вырезает. Он с Урала, из потомственных камнерезов… В свободное от службы время…Так я не препятствую. Он даже товарищу Сталину письменный прибор в подарок сделал…
Видно в лице Малюкова что-то изменилось, и хозяин сообразил, что таким голосом о рядовых вещах не спрашивают, и на всякий случай переспросил.
– Чернильница?
– Камень откуда?
Федосею до нехорошей дрожи в кончиках пальцев хотелось трясти доброго хозяина, хотелось разломать и достать ответ на главный вопрос – откуда тут этот камень?
Сбитый с толку хозяин, перемолчав, наконец, свою растерянность, сказал с видимым облегчением:
– А что камень? Местный камень. Когда объект строили, нашли…
– Много? – спертым голосом спросил Малюков. В его голове строй могучих Советских космолетов, способных добраться до Луны и Марса уходил в сияющую бесконечность. Это вам не жалкий краденый грузовик!
Не скрывающий своей озадаченности хозяин пожал плечами.
– Так никто не считал. Гора. Дороги им под водой укладываем. А что?
Отвечать никто не спешил. Боясь спугнуть удачу, Малюков спросил у Дёгтя.
– Он?
Кминтерновец кончиками пальцев гладил камень, словно слепой - листы своей книги. Страшно хотелось ответить «да» и страшно было ошибиться.
– Похож… Там, помнишь, говорили, что на сколах…
Федосей одним движением отломил крышку одной из чернильниц и, не найдя ничего более крепкого, с размаху ударил её об угол стола. Бах! Посыпалась каменная крошка.
– Эй, эй… – как-то неуверенно крикнул Михаил Петрович. Только никто его не слушал. Толкая друг друга плечами, Малюков и Дёготь склонились над осколками. Тропическое солнце било в окно и на острых сломах, становясь то темнее, то светлее мерцали серебристые ниточки.
– Он, - выдохнул Дёготь. – Точно он!
Вот она – власть над Пространством! Над Луной над Марсом! Над Венерой! Над всей Солнечной системой! Ну и, конечно, над Землей! Красные флаги над Капитолием, Букингемским дворцом и Эйфелевой башней!
Сдерживая дурное желание колотить товарища по плечам, по чему попало, Федосей повернулся
– Ты товарищ, не знаешь, - прочувственно сказал Малюков, - не положено тебе знать… Цены этому камню нет…
– Да что ж это такое!? – наконец пришел в себя хозяин. Гости, улыбнувшись, переглянулись и дружно, в два голоса ответили:
– Это – крах Капитализма!
САСШ. Нью-Йорк.
Март 1931 года.
Иногда на мистера Вандербильта накатывала такая тоска, что мир вокруг чернел, терял краски. Опускались руки, морщины резали лоб не следами размышлений, а ножом обиды. В такие часы он старался остаться один и пил виски, охватив голову руками.
Но не всегда это получалось. Тут, на флоридском полигоне, прятаться от людей было сложнее, чем в своем особняке.
Сокрушения его были совершенно искренними.
Зрячий! Единственный зрячий в стране слепых, где все – и Президент, и конгрессмены и все-все-все ничего не понимали в происходящем.
Слепцы вели беззаботную страну к пропасти! Он поклялся перед Президентом, что большевистский аппарат мало того, что не работал, а еще и взорван дополнительно и что в итоге? НИЧЕГО! Ни ему, ни Годдарду, ни даже Воленберг-Пихотскому не верили. У миллионера опускались руки. Он кричал о том, что станции нет, а ему отвечали, что баланс внешней торговли САСШ держится на торговле с СССР, он говорил о планах СССР в отношении Европы, а ему объясняли, что это никак не касается народа Северо-Американских Соединенных Штатов…
Конечно, дело делалось и без этих пустых голов, только он ощущал разницу между своими возможностями и возможностями целой страны, особенно теперь, когда появился этот русский и рассказал как там поставлена работа.
…Когда господин Кравченко в первый раз увидел миллионерскую тоску и понял её причину, то едва смог скрыть свое удивление.
Человек с принципами, уже доказавший всему миру готовность драться за них, иногда впадал в такую рефлексию, в которую и пьяный русский интеллигент не угодил бы. Словно обиженный ребенок американец хотел справедливости, понимания, сочувствия. С трудом пережив первый мимолетный приступ миллионерской тоски, во второй раз он, ничуть не заботясь о такте, по-простому, заявил.
– Вы, мистер Вандербильт, как ребенок, право слово. Опять вы ждете от мира справедливости… Полноте, батенька. Неужели ваши предки, сколачивая вам состояние, были справедливы? Никогда в это не поверю! Небось, пиратами были, глотки испанцам резали…
Русский чиркнул себя большим пальцем по горлу.
Миллионер мог бы оскорбиться –не вдвоем все же сидели - но тон профессора хоть грубоватый, но теплый, не обидел, а скорее подбодрил его. Тем более очевидный гений. Такому можно и простить фамильярность.