Лунное золото Революции

Перемолотов Владимир Васильевич

Атмосфера. «Иосиф Сталин».

Январь 1931 года.

Дёготь увидел черную метку аэроплана на далеких облаках, и ему сразу стало легче. Он ждал чего-то такого, точнее понимал, что этого не может не быть.

Теперь-то стало совершенно ясно, что ничем иным, кроме как ловушкой все это не было. Пара броневиков на театре военных действий могли бы оказаться случайностью, но пять?

Но даже если допустить и это, то аэропланы все ставили на свои места. Французы приготовились на совесть – не так, так эдак. Не

на земле, так в небе. Ждали ведь, готовились… От всего этого попахивало предательством. Ай да товарищ Вилли! Ай да сукин сын!

Дёготь в досаде ударил кулаком по броне. Ах, если б «Иосиф Сталин» вдруг стал бы прежним – мощным, сильным, маневренным. Пусть даже и безоружный аппарат просто ушел бы от любого преследователя. Хотя почему преследователя? Преследователей!

Наверняка не один он там такой, искатель приключений. Дёготь опустил на пол ящик с винтовочными патронами, который собирался отпустить в свободный полет, и подошел к лестнице, соединявшей верхний и нижний отсек.

– Федосей! У нас гости.

Это приятную новость мог бы заглушить гулявший по кабине рев, а неприятную ничем не заглушишь.

– Много?

– Одного видел… Но это орлы стаями не летают, а самолеты…

Коминтерновец вернулся к люку и убедился что прав. К «Иосифу Сталину» подбиралось уже три аэроплана.

Расстрелять космолет им было легче, чем насадить бабочку на иголку. Три проворных как стрижи биплана сделают это легко с неповоротливым стальным яйцом. Это ведь только кажется, что раз висят они в одном небе, то у них равенство шансов. Нет. Разница была в том, что аэропланы были птицами, а «Иосиф Сталин» - нетяжёлым камнем, чудом, да нахальством экипажа, еще держащимся в воздухе.

Только вот думать об этом – попусту время тратить. Гостей следовало встречать.

Для этого больше подошел бы крупнокалиберный пулемет, но Деготь ухватился за ручник Льюиса. Тяжеловат машинган Браунинга да и как управляться таким без станины? Все-таки почти четыре пуда.

А станину ставить негде - в тамбуре и так тесно… Ну вот не подумал в своё время профессор, что придет нужда тут тяжелый пулемет устанавливать.

То ли дело ручной «льюис» – всего пуд. Таким и одной рукой управиться можно.

Французы двигались углом – ведущий и два ведомых. В их неторопливом приближении сквозила уверенность в своих силах.

Ловкий стремительный полет аэропланов был полной противоположностью конвульсивному дерганью подбитого космолета. Тот, то поднимался немного, то также неожиданно опускался на несколько метров. Только на Дегтеву точность это никак не должно было повлиять. Владимир Иванович чувствовал пулемет как продолжение руки, хотя мороз и ветер крючили пальцы. Упершись ногой в боковину люка, Дёготь вдался спиной в стену и, выставив пулемет наружу, выпустил очередь по приближающимся аппаратам.

Грохот пулемета перекрыл рев двигателя, плечо заныло от отдачи. Все как всегда, только не было привычного звона – гильзы канули в пустоту за бортом. Он уперся покрепче, готовый прострочить небо и французов

свинцовой строчкой, как неожиданно образовался и четвертый аэроплан. Летчик смело поднялся снизу, чуть в стороне от троицы, словно ждал неприятностей от них, а не от «Иосифа Сталина».

«Ну, давай, давай, - подумал Дёготь, разворачивая пулемет к новому противнику. – Давай поближе… Сейчас я тебя разочарую, наемник мирового капитала».

Странно, но пилот и впрямь ничего не боялся, словно чувствовал себя заговоренным от пулеметных пуль.

На секунду мелькнуло подставленное летчиком брюхо машины, но Дёготь успел задержать палец на спуске. От неожиданности он дернулся вперед и чуть не уронил оружие. Вместо французских трехцветных кругов на плоскостях аэроплана оказалось нечто до сих пор им невиданное. В два цвета – черный и красный там красовались то ли звезды, вписанные в черные свастики, то ли наоборот – свастики, вписанные в красные звезды….

Аэроплан крутанулся и с переворотом ринулся вниз. За ревом, что бился в ушах, Дёготь не расслышал стрельбы, но на его глазах один из французских аэропланов задымил и понесся к земле. Неизвестный доброхот не бросился его добивать, ему хватило и того, что противник вышел из боя. Второй француз, сообразив, что это не товарищ, а враг, скользнул следом, но немец круто увел машину вверх…

Дёготь не досмотрел, чем там у них все кончилось –ему нашлось другое дело. Два не связанных боем преследователя застрекотали пулеметами. Вспышки выстрелов блестели как солнечные зайчики и он, приподняв пулемет, ответил.

Не было в этом воздушном бою никакого азарта.

Если на войне смерть, горяча кровь, напоминала о себе свистом пуль, грохотом рвущихся гранат, то тут ничего такого не было. Даже если французские пули и летели где-то рядом, то свиста их слышно не было за грохотом двигателя «Иосифа Сталина».

Владимир Иванович прекратил стрелять и принялся оттаивать пальцы над раскалившимся кожухом.

Французы превосходили их в скорости и теперь, обогнав, заходили с другой стороны. Зацепившись за дверь Дёготь высунулся, чтоб посмотреть что там происходит. Краем глаза, за округлой стеной космолета он увидел одну машину. Моторчик неслышно стрекотал, на месте винта вращался радужный круг. Смотреть на летучего француза он еще мог, а вот стрелять… Попробуй он это сделать и пулемет утянет его вниз… Но ведь что-то надо сделать, как-то помочь своим…

Он шагнул внутрь. До иллюминатора пять шагов.

Ударил прикладом раз, другой, но, опомнившись, остановился. Стекло, по замыслу профессора могло вынести и не такое. Отойдя к стене, Деготь направил ствол на иллюминатор. Мировое Пространство, вещь, конечно, серьёзное, однако с пулеметной пулей его все же не сравнить.

Очередь вынесла стекло, забрызгав осколками и так испоганенный пол.

Поставив меж двух прозрачных зубцов ствол пулемета, Дёготь стал ловить в прицеле силуэты французов. Диск кончился, и он вставил новый, пустив пули перед собой непрерывным пунктиром.