Лунные люди [= Люди с Луны] [The Moon Men]
Шрифт:
Отец и я не могли дождаться момента, когда мы увидим своих любимых, и поэтому мы ехали впереди всех. Но вот мы у цели. Перед нами были три мертвых овцы и женщина с ножом в груди — моя мать! Она была еще в сознании и при виде нас глаза ее засветились счастьем. Я смотрел вокруг, боясь увидеть Хуану, и боясь не увидеть ее.
Мать едва могла говорить и отец взял ее голову в свои руки, опустившись перед ней на колени. Слабым, прерывающимся голосом она рассказала обо всем, что произошло. Они жили спокойно, пока их не обнаружил большой отряд Каш Гвард во главе с самим Ортисом. Они схватили женщин,
Я видел, как мать умерла у отца на руках. Я помог отцу похоронить ее и рассказал обо всем подоспевшим людям, чтобы они знали, на что способны эти звери. Но они и так хорошо знали, они сами достаточно страдали.
11. ПАЛАЧ
И мы двинулись дальше. Сердца мое и моего отца были наполнены горечью и ненавистью. мы шли к рынку, но по пути зашли в дом Джима. Он пошел с нами. Молли заплакала, когда услышала о том, что произошло с матерью и Хуаной. Но она справилась с собой и благословила нас на битву. Слезы и гордость были в ее глазах.
— Пусть Святые помогут вам!
Джим попрощался с ней и сказал:
— Пусть нож всегда будет при тебе, девочка.
Еще раз мы остановились у нашего дома. Там отец выкопал винтовку солдата, которого он убил прошлой зимой, и дал ее Джиму.
Мы шли вперед и наши силы таяли. Ужас перед Каш Гвард был слишком силен в людях. Они впитали его с молоком матерей. Я не хочу сказать, что они были трусами, но сейчас они поступали, как трусы. Они настолько привыкли бояться Каш Гвард, что не могли преодолеть свой страх сейчас. Ужас перед Калькарами стал для них столь естественным, как отвращение к змеям или крысам.
День был базарным и народ толпился на рынке. Я разделил своих людей на два отряда, по пятьсот человек в каждом, чтобы мы могли окружить рынок. Среди нас почти не было местных, поэтому я приказал не убивать никого из гражданского населения.
Вскоре люди на рынке увидели нас и не могли прийти в себя от изумления. Никогда в жизни они не видели простых людей вооруженными, а некоторые из нас даже были на лошадях. Перед домом Гофмейера стояла небольшая кучка солдат. Они увидели наш отряд, тогда как второй отряд приближался с другой стороны. Солдаты вскочили на лошадей и поехали к нам. Я выхватил Знамя и подняв его высоко над головой, погнал вперед Красную Молнию, крича:
— Смерть Каш Гвард! Смерть Калькарам!
И тут Каш Гвард поняли, что перед ними находится вооруженный отряд и они пожелтели от страха. Они повернули коней, чтобы бежать, но увидели с другой стороны второй отряд. Народ на рынке пришел в себя. Радостное возбуждение охватило людей. Они кричали, смеялись, плакали…
— Смерть Каш Гвард! Смерть Калькарам! Знамя! Люди пробивались ко мне, ловили кусочек ткани, прижимали его к губам. Слезы текли по их щекам. — Знамя! Знамя! Знамя наших отцов!
И перестрелка не успела кончиться. Один из Каш Гвард проехал ко мне с куском белой ткани в руку. Я сразу узнал его. Это был тот самый юноша, что приезжал к моей матери сообщить о судьбе отца. Тот самый, что выражал недовольство действиями своих начальников.
— Не убивай нас, — сказал он. — Мы присоединимся к вам. И многие из Каш Гвард последуют нашему примеру.
Так что на рынке к нам присоединилось десять солдат. Из одного дома выбежала женщина, неся голову человека на короткой палке. Она выкрикивала слова ненависти к Калькарам. Это было общее для нас чувство. Ненависть — вот что объединяло нас всех в одно. Когда она подошла ближе, я увидел, что это жена Птава, а на палке она держит голову Птава. Это было начало, маленькая искра, от которой вспыхнул пожар. С криками, хохотом, как безумные, люди бросились к домам Калькаров и началась резня.
Радостные крики победителей смешались с визгом их жертв. Наступил праздник мести. Не один раз я слышал имя Сэмюэля Мозеса. Люди мстили за него и за многих друзей и родных.
Деннис Корриган, который освободился с каторги, был с нами. Бетти Уорт, его жена, нашла его здесь с руками, красными от крови врагов по самые локти. Она уже не предполагала увидеть его живым когда-нибудь, и сейчас, когда услышала историю его освобождения, она пробилась ко мне и чуть не стянула меня с лошади, желая обнять и расцеловать. Так велика была ее радость.
Люди, увидев ее радость и услышав ее крики, тоже окружили меня. Они кричали, обезумев от счастья. Я пытался их успокоить, так как понимал, что это далеко не конец, что главные испытания впереди. В конце концов мне удалось обеспечить относительную тишину. Тогда я сказал им, что пока для радости нет особых причин, что мы выиграли только маленькую битву, и что нам нужно трезво обдумать план наших дальнейших действий, если мы хотим победить.
— Помните, — говорил я, — в городе есть еще тысяча вооруженных воинов, которых нам нужно победить. А затем Двадцать Четыре пошлют на нас еще больше. Они не захотят отдавать нам эту территорию, и если мы хотим победить окончательно, нам нужно отобрать всю страну, от океана до Вашингтона. А это потребует не один месяц. И даже не год.
Они успокоились, и мы стали готовиться к нападению на казармы. Атака должна быть неожиданной — в этом основа нашего успеха.
К этому времени отец нашел Сура и убил его.
— Я же предупреждал тебя, — говорил мой отец, всаживая штык в сборщика, — что когда-нибудь я сыграю с тобой шутку. Этот день настал.
Затем кто-то приволок спрятавшегося Гофмейера и люди буквально разорвали его на куски. Снова началась кутерьма. Раздались крики:
— На казармы! Смерть Каш Гвард!
И вся толпа двинулась вперед, к казармам. Наше войско увеличилось по пути, так как к нам выходили из домов женщины и дети. Уже много кольев с головами Калькаров было в руках людей. И во главе этой безумной толпы ехал со Знаменем в руках я.
Я пытался навести порядок. Но это было невозможно. Люди обезумели от убийств. Они хохотали, кричали, требовали еще крови. Особенно сходили с ума женщины. Они жаждали убивать. Может быть такова их натура, а может от того, что они больше всех страдали в этом мире: женщинами руководила жена Птава. Я видел женщин, которые одной рукой несли младенца, сосущего грудь, а в другой руке держали отрубленную голову Калькара или шпиона. Я не знаю, можно ли осуждать этих несчастных за такую жестокость.